1. От Хеттского царства, существовавшего в восточноцентральной Малой Азии с XVIII по XII вв. до н.э., и, в частности, от второго, так называемого Новохеттского периода его истории (с середины XV в. вплоть до ее конца), до нас дошла богатейшая письменная традиция. Представлена она в основном материалами, обнаруженными при раскопках хеттской столицы Хаттусы (современный Богазкёй), в том числе литературными. Наш текст посвящен одному из самых любопытных и характерных содержательных аспектов этой традиции, находящемуся к тому же в теснейшей связи с этикой и психологией хеттов.

Как и любая другая, хеттская литература обращается прежде всего к человеку и его деяниям. Однако она практически не занимается человеком самим по себе, его внутренним миром. Отдельный человек интересует ее почти исключительно как субъект межчеловеческих коммуникаций, своего рода мельчайшая суверенная держава, монада Лейбница, определенным образом выстраивающая свои взаимоотношения с другими такими же "державами". Иными словами, хеттскую общественную мысль люди привлекают не сами по себе, а по своему месту в системе их взаимоотношений. В свою очередь, эту систему она, как правило, воспринимает в одном, строго определенном аспекте. Здесь хеттов занимают прежде всего направленный поступок, т.е. благо и зло, которое один человек может сознательно причинить другому, и проблема ответа, воздаяния за них со стороны этого другого. От того, какое место занимает человек в этом, так сказать "взаимообмене" добра и зла, и зависят в первую очередь его восприятие и оценка (в том числе самооценка) в хеттской литературе. Эта тема поднимается в самых различных ее жанрах - от назидательных рассказов и авантюрных повестей до царских анналов, эпистолярии (включая молитвенные обращения к богам) и особых мотивирующих введений к межгосударственным договорам. Заметим, что если некоторые аналогичные тексты в современном мире носят официально-документальный характер, в рамках хеттской культуры они составлялись по общим с литературой модели, как ярко художественные произведения; сейчас, пожалуй, мы отнесли бы их к политической публицистике, в особенности автобиографической.
      В совокупности новохеттские тексты исследуют практически все варианты отношений людей в рамках системы "поступок - воздаяние". В настоящем сообщении нас будет интересовать лишь те из них, что связаны с причинением неспровоцированного зла и ответом на него. Именно они, кстати, и привлекали наибольшее внимание хеттской литературы, по сравнению с ними обмен "добротами" явно отходит в ней на задний план.

2. Человек, первым причиняющий зло другому человеку, в хеттской традиции безоговорочно осуждался. Ко всему прочему, считалось, что такой поступок сам по себе обрушивает на голову виновного суд богов с тяжелейшими для него последствиями. Причем, судя по контекстам, об этом суде даже не обязательно было просить, он творился автоматически. Как видно, хетты полагали, что неспровоцированное причинение зла возмущает самую природу мира, хранителями и средоточиями которой здесь и оказываются боги (сами по себе у хеттов ничуть не более справедливые и благие, чем люди). В результате, кстати, сам успех в спорном деле был для хеттов существенным свидетельством правоты победителя. Так, Хаттусилис III, отняв престол у своего племянника, оставил обширный текст, где оправдывал свой мятеж необоснованными притеснениями, которым он якобы подвергался, а в доказательство этого заявлял: "Если бы со мной он сам (первым) не начал враждовать, разве боги унизили бы праведного Великого царя перед малым царем (т.е. самим Хаттусилисом - А.Н.). Но теперь из-за того, что он (стал) враждовать со мной, боги по суду его унизили передо мной".
      Соответственно, новохеттские государи, описывая свои войны, весьма настойчиво подчеркивают, что первый, причем неспровоцированный удар был нанесен не ими, а им. Указав на этот удар, они разом апеллировали и к суду богов, и к мнению людей. Так, в "Деяниях Суппилулиумаса", составленных при его сыне, хеттский царь, враждуя с Египтом, считает необходимым оправдать свои действия перед самими же египтянами в следующих словах: "Я был к вам благосклонен. Но вы мне внезапно причинили зло! Вы напали на правителя Кинзы, которого я избавил от хурритов. Когда я услышал об этом, я прогневался, и я послал воинов и колесницы с военачальниками". Позднее, претерпев новые козни со стороны египтян, он немедленно обращается к богам со словами: "О боги! Я не совершал зла, но люди Египта его совершили, и они напали на границы моей страны". Преследование мятежника Маддуваттаса хеттский царь Арнувандас III считает нужным обставить длиннейшим документом, т.н. "Обвинением Маддуваттаса", где ярко перечисляются всевозможные злодеяния, которыми неблагодарный Маддуваттас неизменно отвечал на хеттские милости. В исторических преамбулах к договорам новохеттские цари стремились упомянуть, что они не делали никакого зла своим партнерам по договору. Так, Мурсилис II в договоре с одним из западномалоазиатских царей повторяет: "Я, Солнце (так титуловались новохеттские государи - А.Н.) никогда никакого зла тебе не делал", "Я оберегал Масхуилуваса (твоего отца) и ему не делал никакого зла"; аналогично заявляет его сын Муваталлис в договоре с Алаксандусом Илионским (прототипом Александра-Париса греческих преданий): "Я, Солнце, не сделал тебе, Алаксандусу, никакого зла..."; примеры такого рода можно множить и множить. Итак, только нанесенный тебе неспровоцированный удар позволяет причинить ответное зло. Характерно, что "положительный" герой хеттов должен был всемерно подчеркивать подобный характер своих действий, тем самым словно отчитываясь в них, - в том числе, как мы видели на примере Суппилулиумаса, и перед чужеземными врагами, а на примере Хаттусилиса - перед предполагаемыми внутренними противниками и обществом вообще. Все это, кстати, резко контрастирует с другими культурными традициями Передней Азии, в рамках которых любые действия против чужаков не нуждались в каких бы то ни было оправданиях и не должны были носить ответного характера (1), а царю-узурпатору и в голову бы не пришло пространно объяснять свою узурпацию, изображая ее актом самообороны.

3. Что же, однако, делать, если ты все же подвергся неспровоцированному нападению? Делом особой доблести, возвышающим человека, считался в этом случае отказ от мести. Предметом специальной гордости и похвальбы хеттов были ситуации, в которых они не ответили злом на зло (вообще или в сопоставимом масштабе). Примерам такого подхода, вполне уникального для древнего Ближнего Востока, в хеттской литературе нет числа. Еще древнехеттские государи оставляли в своих надписях пассажи такого рода: "Пусть она (речь идет о мятежной дочери царя Хаттусилиса I, помилованной им - А.Н.) ест и пьет! Вы же ей зла не делайте! Она делала зло. Я же в ответ ей зла не делаю! Но она меня не назвала отцом, и я ее не называю дочерью своей"; "И сказал он (царь Телепинус о своих врагах, покушавшихся его убить - А.Н.): "Пусть идут они себе, и да будут они жить, и пусть едят и пьют. Зла же им никакого не причиняет Телепинус. И так я (Телепинус - А.Н.) постоянно говорю: мне сделали зло, я же тем зла не делаю!" Упомянутого Хаттусилиса III, по его словам, до воцарения пытался погубить политическим обвинением и колдовством некий Армадаттас, но в конечном счета сам был выдан Хаттусилису головой вместе со всем имуществом: царь, пишет Хаттусилис, "передал его мне и сказал: Сиппацитис (сын его - А.Н.) в этом не замешан. И оттого, что мой брат меня, невиновного, сделал победителем в судебном споре, я Армадаттасу в ответ не сделал зла. И поскольку Армадаттас был моим родичем, и был уже стариком и больным человеком, я его отпустил. Я отпустил и Сиппацитиса. Отпустив их и ничего им не сделав, я сослал Армадаттаса и его сына на остров Аласия (Кипр - А.Н.); я взял половину его имущества, а половину отдал назад Армадаттасу". Позднее, свергнув своего племянника Урхитессопа, которому, кстати, помогал пресловутый Сиппацитис, Хаттусилис пощадил обоих. Причем применительно к Урхитессопу злопамятный Хаттусилис подчеркивает, что он проявил великодушие сверх всякой обязанности и необходимости: "Он был заперт в городе Самуха, как свинья в хлеву. (...) А меня поддержали все хетты. Но я из почтения к своему (покойному - А.Н.) брату ничего плохого не сделал: (...) его как пленника я вниз доставил" и сделал удельным царьком; даже в ответ на новый акт враждебности Урхитессопа - попытку бежать за границу - Хаттусилис ограничился ссылкой.

4. Если в конце концов обиженный все же предпринимал справедливую расправу над обидчиком, для него считалось хорошим тоном подчеркивать свое долготерпение, выразившееся в том, что он долго сносил обиды, не желая воздавать злом за зло, но поневоле исчерпал все пределы миролюбия. Мурсилис II, проведя судебный процесс против своей мачехи Таваннанны, вдовы своего покойного отца, многократно повторяет в молитве богам, что он стерпел целый ряд злоупотреблений и преступлений обвиняемой, и обрушился на нее только тогда, когда она поистине превзошла сама себя, уморив колдовством жену и детей самого Мурсилиса. Хаттусилис III заявляет то же самое по поводу Урхитессопа: "Он мне позавидовал и стал чинить мне зло (следует перечисление притеснений со стороне Урхитессопа). Но я не сделал ничего плохого из почтения к моему (покойному) брату. Семь лет я все терпел. Но он всячески стремился меня погубить. И он отнял у меня Хакписсу и Нерик (последние владения Хаттусилиса - А.Н.). Тогда я уже больше не стерпел и стал с ним воевать". До бесконечности терпит Арнувандас III мятежные поступки Маддуваттаса согласно упоминавшемуся "Обвинению" этого лица.
      Близко к этому лежит еще одно представление хеттов: считалось весьма достойным демонстративно предоставить противнику возможность оправдаться. Мурсилис II похваляется: "Я ему (Масхуилувасу) не делал зла, Масхуилувас же затеял со мной ссору, он подстрекал против меня страну Питасса и людей Хатти - моих подданных, и он пошел бы на меня войной. Когда я, Солнце, об этом услышал, я не замыслил на него никакого зла и не сделал ему ничего плохого, а сказал ему так: "Я пойду вновь привести в порядок это дело" (...) И я написал Масхуилувасу: "Приди ко мне!" Так как Масхуилувас видел свой грех, он ответил мне отказом и сбежал...", тем самым вполне обличив свою вину перед всеми.

5. В самом воздаянии злом за зло считалось необходимым соблюдать определенную порядочность, не используя любые средства без разбора (тоже, кстати, уникальный для Передней Азии мотив). Хаттусилис, заявив о начале войны с Урхитессопом, подчеркивает: "Но когда я с ним стал воевать, я не сделал ничего, что оскверняет (честь). Разве я восстал на него, (находясь рядом с ним как доверенное лицо) в колеснице, или во дворце восстал против него? Я объявил ему войну (открыто), как подобает врагу: "Ты со мной враждовал. Теперь ты великий царь, а я царь одной крепости, что ты мне оставил. Иди! Боги (...) рассудят нас по суду!"

6. Подчеркнем, что описанная хеттская концепция не имеет ничего общего с привычными для нас христианским "всепрощением" и восходящей к нему современной "гуманностью", основанными на всечеловеческой близости к "ближнему" поверх любой вражды. Любая культура отличает нормально-достойные поступки от особо доблестных; что до вторых, то она не вправе их ожидать или требовать, но может лишь восхвалять и превозносить. Именно таким актом свободной благой воли "сверх справедливости" хетты считали прощение. Оно диктовалось не добротой, а великодушием: прощая врага, хетт руководствовался не состраданием, а презрительным пренебрежением к нему (так сказать, по принципу "руки о тебя марать неохота"), и хочет таким образом вовсе не смириться перед врагом как перед "ближним", а, напротив, превознестись над ним, а также сберечь и приумножить свою честь, выказать себя перед другими людьми. Из трех корней христианского прощения - обычного человеческого милосердия, смирения и общности с ближним ("братством во Христе") хеттское прощение имеет только первый, а два других его корня христианским прямо противоположны: это гордость и индивидуализм (рейтинг личной чести, сама концепция которой связана с идеей личного противопоставления другим и соревнованию с ними). Особенно ясно это видно в древнехеттском тексте об осаде Уршу: "Царь тогда сказал (полководцам о вражеском городе): "...Будьте осмотрительны! Не то (вражеский) город будет полностью разрушен, и произойдет грех и (неоправданное) опустошение. Если же будешь осмотрителен, город не будет разрушен"... Они отвечали царю: "Мы будем внимательны и избежим греха опустошения города". Тогда царь сказал им: "Если город совсем погибнет, это будет грех, будет преступление!" И тогда они отвечали так: "Восемь раз мы шли на штурм, и теперь город хотя и будет разрушен (в ходе столь ожесточенной осады), но греха мы не совершим (так как ожесточенность сопротивления делает разрушение оправданным)". И царь был доволен их ответами". Итак, великодушие царя диктовалось вовсе не жалостью к жителям города (он доволен тем, что ему удастся истребить их как можно больше без ущерба для своей чести!), а стремлением не осквернить себя самого, свою честь неоправданной жестокостью.
      Поэтому, во-первых, прощение ни в какой степени не считалось обязательным: нормально достойным ответом на зло была как раз полномасштабная месть. Еще древнехеттский Хаттусилис I заявлял: "На вражду я отвечаю враждой!", а тот самый Хаттусилис III, что так подчеркивал перед нами свое великодушие, в том же тексте с нескрываемым удовлетворением пишет о других своих врагах, не видя здесь никакого противоречия: "Врагов моих и завистников богиня Иштар (...) в руку мне положила, и я с ними покончил"; "Богиня Иштар мне моих завистников, врагов и противников по суду в руки отдавала. Кто из них был убит оружием, кто умер в назначенный ему день, но я с ними со всеми покончил!" В самом деле, все оправдание Хаттусилиса в целом построено именно на том, что самооборона, ответный удар справедливы, даже если они заключаются в мятеже против царя! Никоим образом не осуждая справедливой мести, хетты следили однако, чтобы достойный сам по себе мститель не присвоил себе обманом еще более высокую славу великодушия; древнехеттский Телепинус пишет: "Но не говори: "Я-де отпускаю без наказания", если на самом деле ты ничего не прощаешь, а наказываешь!" Во-вторых, хетты уважали только то прощение, что дается "с позиции силы". Во всех известных примерах хеттские тексты сообщают о великодушии своего героя к врагам только в той ситуации, когда он уже всецело восторжествовал над ними и получает полную возможность расправиться с ними по своему произволу (ср. выше, как Хаттусилис подчеркивает свое всевластие над Урхитессопом на момент оказания тому милости). Христианское прощение сильного врага без победы над ним хетты сочли бы лишь проявлением низости души, ищущей любого способа "пристойно" оформить примирение с собственным бессилием.

7. Правда, если обидчик успевал сам отдаться в руки обиженного, признать свою вину и просить о милости, прощение считалось почти обязательным, во всяком случае ожидаемым, хотя номинально дело по-прежнему оставалось в воле обиженного. Именно такого прощения просит - собственно, почти требует, - Мурсилис у богов в своей "Молитве во время чумы", приводя : "Этот грех я признал воистину (...) перед богами (...): Это истинно так, мы это сделали. Но после того. как я признал грех (...), да смягчится душа (...) богов (...). Я так скажу об этом (...): (...) Если раб совершает какой-либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то тогда что с ним хозяин хочет сделать, то пусть и сделает. Но после того, как он перед хозяином проступок свой признает, хозяин его смягчится, и хозяин того раба не накажет". Смысл этого пассажа целиком укладывается в русскую пословицу "повинную голову меч не сечет". Сам Мурсилис не только просил, но и с охотой давал такого рода прощение, всячески подчеркивая это в своих договорах и "Анналах". Приведем несколько ярких примеров: "Когда люди (враждебного) города Туккама меня завидели издали, они вышли ко мне навстречу, стали передо мной на колени и сказали мне: "Господин наш! Не допусти, чтобы у нас все разграбили для (твоей) Хаттусы, как это было в городе Арипса... и не угоняй нас в Хаттусу, а сделай нас своими пешими воинами и колесничими! И тогда я, Солнце, не приказал разграбить город Туккаму, и те три тысячи пленных, что из Туккамы взяли (для угона) в царский дворец, я сделал своими пешими воинами и колесничими". Точно так же и в "Анналах", и в одном договоре Мурсилис пространно описывает, как он простил мятежного царька одной из стран Западной Малой Азии; правда, для этого потребовалась просьба его матери. Обоснованные исключения делались, однако, и здесь: когда сын царя Кинзы, восставший вместе со своим отцом, из страха перед хеттами убил его и бил челом хеттам, Мурсилис не принял его капитуляции - несомненно, из отвращения к такому поступку, - и всячески подчеркнул свой гнев против него в "Анналах".

8. Итак, в самых разных текстах новохеттской литературы, принадлежащих в основном к жанру "политической царской публицистики", проводится оригинальная этическая концепция. Согласно ей, если человек не делает зла первым, а в ответ на чужое зло щадит виновного "с позиции силы" (т.е. при условии предварительной победы над ним), а также ограничивает себя в выборе средств в ходе самой борьбы - то он пользуется особым уважением, дополнительно превозносится перед врагом и вправе хвалиться собой перед богами и людьми. Иными словами, он занимает "сильную позицию" в межличностных отношениях, позволяющую ему гордиться перед окружающими, которые и сами вынуждены признавать и санкционировать эту гордость.
      Имели ли хетты некое продуманное обоснование такой этической концепции? По-видимому, да. Мурсилис II в одном из договоров вскользь упоминает: "Затем, так как людям (вообще) свойственно поступать криво..." В "Молитве во время чумы" он же говорит: "Боги, господа мои, так все и совершается: кругом грешат" - и за этим непосредственно следует цитировавшееся выше исторгание прощение ценой признания греха. Эта композиционная связь помогает понять логику хеттских этических представлений. Если все люди грешат и совершают зло, то последовательное и полномерное воздаяние злом за зло окажется для них попросту путем к самоистреблению. Открывающийся здесь непрерывный круговорот зла должен быть где-то разорван, и особенный почет воздается как раз тому, кто способен разорвать его великодушным прощением. Во многом эта позиция напоминает Гроссмановское "осуди грех и прости грешника" с одним важнейшим отличием: чтобы подобный путь не привел к одному лишь поощрению и умножению зла, прощение останется необязательным и будет допускаться только "с позиции силы".
      Рассмотренная концепция является ключом к проходящему сквозь многие произведения хеттской литературы противопоставлению "плохих" и "хороших" людей. Известная "Повесть об Аппу и двух его сыновьях", посвященная именно этому противопоставлению, подытоживает соотношение указанных категорий несколько неожиданно: "Если хорошие люди одни не живут, а плохие люди с ними вместе оказываются, то плохие люди начинают нападать на тех, кто понимает добро, и те погибают". Эта странная беспомощность "хороших" людей перед лицом плохих (аналогично в "Анналах" Тудхалиаса IV, см. ниже) легко объяснится, если (что вполне естественно само по себе) видеть в "хороших людях" носителей описанной выше "сильной позиции", а в плохих - ее антагонистов. В этом случае "хорошие" люди, никогда не нападающие первыми, долготерпеливые, соблюдающие обычаи "правой вражды", склонные к прощению врага и считающие такое прощение почти обязательным в случае признания им своей вины (пусть даже вынужденного) - окажутся в неизбежном и систематическом проигрыше перед "плохими" людьми, сохраняющими постоянную инициативу и никакими ограничениями не скованными. Компенсировать открывающуюся "разность потенциалов" может, очевидно, только власть, будь то власть бога или царя. И действительно, именно в такой компенсации видят главную внутриполитическую задачу хеттского царя "Анналы" Тудхалиаса IV: "Люди Хаттусы (...) мне так говорили: "Солнце, наш господин! Ты подлинный воин! Но по суду ты ничего рассудить не успел. Смотри, из-за этого плохие люди хороших людей совсем уже прикончили!"

Примечания

1. Такие же "права" признавались, естественно, и за чужаками; просто обычно считалось, что единой системы отсчета справедливости поверх государственных границ в принципе не существует. Впрочем, хеттская традиция в этой области как будто оказала определенное влияние на ассирийцев: ассирийцы (вообще много заимствовавшие от хеттов) любят указывать в своих надписях на некое исходное "враждебное действие" (обычно вполне мифическое) страны, на которую был направлен тот или иной ассирийский поход. Впрочем, для ассирийцев это был мотив вполне поверхностный: разгром соседей сам по себе считался у них вполне замечательным и даже богоугодным делом, исполняемым по предписанию бога-покровителя Ассирии - Ашшура.