 Автор |
Тема: Йозеф II. (Прочитано 8774 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Император Св.Римск. империи Йозеф II (1765/1780-1790) был, по мнению таких своих коллег, как Фридрих II и Екатерина II, государем исключительным, почти что их собственного полета. О масштабах, характере и относительной малоизученности его личности говорит то, что он мечтал о великих завоеваниях и аннексиии большей части Германии и Балкан; освободил от личной и крепостной зависимости крестьян, наделил их правами, а заодно резко сократил поземельные повиннности крестьян в пользу дворянства, отняв тем самым от четверти до трети доходов дворян в пользу мужиков; практически не повышал налоги, не в пример подавляющему большинству реформаторов сверху; был тихо ненавидим собственным братом (и преемником) Леопольдом, а сам того не знал; умирая в мучениях, удостоился от венцев эпиграммы: «Бог крестьян, бедствие горожан, издевка над дворянином – лежит при смерти» (Der Bauern Gott, der Bu:rger Not, des Adels Spott liegt auf den Tod); был еще много десятков лет после смерти почитаем крестьянами, звавшими своего «Мужичьего Бога» фолькскайзером и гуте-кайзером; расширил права иноверцев-христиан, сделал первые – и очень резкие – шаги на пути предоставления равноправия иудеям; прелписал венцам хоронить покойников в мешках вместо гробов для уменьшения опасности эпидемий; позволил – действительно позволил - безнаказанно критиковать себя и свою политику в бесчисленных печатных памфлетах; насадил одновременно небывало разветвленную тайную полицию для надзора за оппозицией; был неутомимым администратором и инспектором; по выражению историков, изменил Австрию за 10 лет больше, чем прочие ее императоры за века; был героем бесконечного количества исторических анекдотов; ненавидел этикет и приворный чин и хотел быть «солдатом на престоле» (что у него не получалось как из-за слишком замкнутого интровертного характера, так и из-за полного отсутствия полководческих дарований); у различных современных авторов он определяется то как вольнодумец-«агностик», то как «деист», а то и вовсе как глубоко правоверный католик; относительно сборника его писем, изданных сразу по его смерти неизвестным автором с мистификаторскими вызходными данными: «Константинополь, отпечатано в частной типографии Двора» (т.н. «Константинопольские письма») идут ожесточенные споры касательно того, является ли вольнодумная и антиклерикальная часть этих писем подлинной (как считает Падовер) или поддельной (как считает Билс), а в последнем случае – насколько она отражает все-таки действительные воззрения императора.
В общем, достаточно специальное существо, стоящее внимательного приглядывания. Пока помещаю имеющие к нему отношение биографические данные в извлечениях из: Петер Баумгарт. Иосиф II и Мария Терезия; Лоренц Миколецкий. Леопольд II // Кайзеры / изд. А. Шиндлинг, В. Циглер. Р.-н.-Д. 1997. С.299-345; затем последуют разные истории из жизни.
.
…Юный эрцгерцог (род. 1741) был воплощением надежд венского двора и поэтому пользовался особой симпатией матери и занимал привилегированное положение по сравнению с многочисленными братьями и сестрами. Отец, император Франц Стефан (правил 1740/1745-1765), очень любивший детей, мало что мог противопоставить влиянию доминировавшей над всем и вся жены-соправительницы, императрицы Марии Терезии (правила 1740-1780), но все же его западное лотарингское мировоззрение с элементами просвещенного янсенизма оказало определенное влияние на старшего сына. Иосиф вполне отдавал себе отчет и в своем исключительном положении, и в своей изоляции, так как до семи лет находился на попечении придворных дам матери, затем на попечении воспитателя. Такое воспитание способствовало развитию у него черт характера, которые в будущем немало осложнили ему жизнь и политическую деятельность и в качестве соправителя, и в качестве самодержца. Эти недостатки характера бросились в глаза не только прусскому посланнику графу Отто Кристофу Подевильсу, о чем он писал своему королю еще в 1747 году, когда Иосифу было всего шесть лет. Они были очевидны и для его матери. В первую очередь это касалось совершенно немыслимого критиканства и сарказма, полного пренебрежения нормами этикета, хотя в терезианскую эпоху (с 1745) эти нормы были уже далеко не такими жесткими, как при Карле VI (1711-1740). Но наибольшее беспокойство вызвало отношение наследника к вопросам религии и церкви.
Юность Иосифа, в сравнении с судьбой многих других принцев, была «чрезвычайно счастливой» (Beales, 38 ). Его воспитание подчинялось четкому и подробному плану, каждый день был тщательно расписан. Были учтены потребности не только дуковного, но и физического развития. Современники характеризугот Иосифа как умного и рано повзрослевшего мальчика. В качестве воспитателя к нему был приставлен венгерский фельдмаршал граф Карл Баттянь, под влиянием которого у эрцгерцога развилось страстное увлечение военным делом, где (как и в иных областях – А.Н.) его непревзойденным идеалом стал прусекий король Фридрих II. Иосиф знал несколько языков - французский, латынь, итальянский, владел на элементарном уровне чешским и венгерским. Наряду с религиозным образованием, которое Иосиф получил от отцов-иезуитов, он по собственному желанию получил занятия философией, математикой, географией и естественными науками. Тем не менее ни воспитание, ни образование не в состоянии объяснить грядущее политическое реформаторство и модернизм соправителя и императора Иосифа II. (Они были жестко-католическими и консервативными, в то же время не оставляя места для самообразования и изучения «внепрограммных» книг – А.Н.) …Сам Иосиф в дальнейшем никогда нe высказывал иедовольства полученным воспитанием, но его собственный пример является лучшим «живым опровержением» его же тезиса о том, что «воспитание - это все» (Beales, 64). Можно с полным основанием утверждать, что полученное в юности воспитание не помешало Иосифу очень paнo сформировать у себя радикальные полнтические принципы. Об их источниках мы не можем сказать ничего определенного (честно говоря, это была реакция «от противного», которой нескованный ум и живое нравственное чувство ответили на то самое воспитание и образование – реакция, как раз подтверждающая тезис о том, что воспитание оказывает определяющее воздействие на человека – просто не всегда прямое, а иногда и обратное - А.Н.), но эти принципы очень испугали его мать, и в период совместного с ней правления (1765-1780) Иосиф не мог даже помыслить о том, чтобы попытаться реализовать их на практике. Однако, став единoличным правителем, он более настойчиво и по-доктринерски последовательно попытался реализовать свои замыслы в области внутренней политики.
Формированию личности «революционера сверху» наряду с воспитанием способствовали и другие важные факторы. Сюда следует отнести прогрессировавшую антипатию к венскому двору (да и к собственной семье – на всех уровнях, кроме сугубо личной привязанности, которую он всегда хранил к отцу и матери, как бы и в чем бы ни осуждал их религиозно-политические принципы; однако к большинству братьев и сестер он относился без следа такой привязанности, тоже независимо от их убеждений и ориентаций – А.Н.) и отрицательный опыт общения с высшей аристократией вначале в Государственном совете (начиная с 1761 года), а затем, начиная с 1765 года, в качестве соправителя, и его мнoгочисленные путешествия в самые отдалеиные уголки империи и за границу. Эти путешествия раскрыли Иосифу глаза на животрепещущие проблемы его страны. Важное роль в формировании его взглядов на политические и военные проблемы сыграло общение с такими цеятелями, как государственный канцлер Кауниц и фельдмаршал Ласи.
Печальная судьба обоих его браков (обе его жены рано умерли от эпидемий оспы – одна после 3 лет брака в 1763 г., другая после 2 лет в 1767. - А.Н.) сыграла немалую роль в отношении Иосифа к женщинам и семье и во многом обусловила его всецелую погруженность в государственные дела. В девятнадцать лет эрцгерцог беспрекословно подчинился желанию матери и из династических соображений в 1760 году женился на представительнице пармских Бурбонов Изабелле -не столько из-за ее испанского родства, сколько потому, что она была внучкой Людовика XV. Этот брак должен был послужить укреплению австро-французского союза 1756 года, который даже во время Семилетней войны срабатывал не всегда так, как было желательно Вене. Краткий брак прервался уже в 1763 году, когда Изабелла, заболевшая во время беременности оспой, умерла после выкидыша. Вопреки ожиданиям, этот брак был очень счастливым, хотя оба супруга отличались некоторой экзальтированностью, которая у Иосифа проявлялась в эгоистической страсти, а у его образованной и интеллектуальной жены - в романтической дружбе со свояченицей Марией Христиной. Изабеллу мучила меланхолия, она любила пофилософствовать о«печальной участи всех принцесс, обреченных вести жизнь при враждебно настроенных к ним дворах рядом с мужьями, которых они себе не выбирают. После смерти этой необыкновенной женщины, которая наверняка бы смогла оказать на него благотворное влияние, Иосиф был безутешен, и отвлечь его от печальных мыслей не смогли даже коронационные торжества (1765). Родители Иосифа, невзирая на его горе, настаивали на новом браке. В первом браке родилась лишь дочь, Мария Терезия, которая умерла в 1770 году в возрасте семи лет, лишив отца последних остатков надежды на личное счастье. Иосиф вновь согласился с волей матери, остановившей свой выбор на Марии Иосефе фон Виттельсбах, сестре бездетного курфюрста Макса III Иосифа Баварского, что открывало перед Габсбургами пeрспективы на баварское наследство. Однако этот брак, заключенный в январе 1765 года в Шенбрунне, как вскоре выяснилось, оказался катастрофой для обоих супругов, и смерть жены, последовавшая в 1767 году опять же от оспы, была, скорее всего, освобождением для обоих. Теперь уже Иосиф решительно воспротивился матримониальным планам матери, и Мария Терезия больше не решалась склонять его к новому браку, тем более что будущее династии к тому времени уже было обеспечено в браке его младшего брата Леопольда Тосканского, который оказался, по саркастическому выражениго одного из современников, «неутомимым народонаселителём». Иосиф продолжал и в этом подражать своему идеалу Фридриху II и до конца жизни избегал постоянного присутствия и влияния женщины. Это, однако, вовсе не означало, что он не имел любовных похождений или пренебрегал обществом дам. Он все более отдалялся от придворного общества и от императорской семьи и предпочитал проводить вечера в кругу членов так называемых «группировок» - кружков просвещенных интеллектуалов, которые собирались в салонах дам из высшего аристократического общества. Лучше всего Иосиф чувствовал себя в кружке « Пяти княгинь>>, к которому принадлежала принцесса Элеонора Лихтенштейнская из семьи Эттинген. Есть основания полагать, что его попытки к сближению с ней остались без взаимности, но в ее письмах, адресованны к сестре Леопольдине Кауниц (жене канцлера), до нас дошла меткая характеристика этого представителя Габсбургов. Можно предположить, что тяжелые удары судьбы, многократно настигавшие наследника престола в течение столь короткого времени, глубоко изменили его личность и окончательно превратили в того «слугу государства», который уже в своем первом политическом меморандуме 1761 года написал знаменательную фразу: «Все принадлежит государству...»
Тем большее значение приобрели для него напряженные отношения с матерью, которая, бесспорно будучи главой семьи, и в этом качестве, и в качестве государьши занимала все мысли Иосифа после внезапной смерти императора Франца I, последовавшей 18 августа 1765 года в Инсбруке.
Мать и сын теперь стояли перед необходимостью править совместно. Ситуация изменилась в том смысле, что до сих пор Иосиф, хоть и принимал активное участие в заседаниях Государственtюго совета и был в курсе всех проблем австрийской политики, на деле ограничивался в основном составлением памятных записок, которые свидетельствуют о его образованности, но порой весьма далеки от реальности и представляют для историка интерес лишь потому, что позволяют судить о его политическом мышлении. В памятных записках 1761, 1763, 1765 и 1767/68 годов, предназначенных только для Марии Терезии, oн, с привязкой к конкретным ситуациям тех лет и на фоне более или менее явной критики терезианских методов правления, развивал собственную программу «despotisme lie» (1763 год), просвещенного абсолютизма [досл. lie, «связанного», т.е. самоограничивающегося там, где этого требует общее благо и естественные права подданных, и чуждого произволу в силу своей «просвещенности» -А.Н.]: подчеркивал необходимость единства монархии, противопоставляя его историческому разнообразию входящих в нее стран и их составных частей, необходимость содержания большой армии, что единственно позволило бы удержать все габсбургские владения, а значит –необходимость кардинальной реформы налогов и финансов, что, в свою очередь, невозможно без радикального урезания привилегий дворянства, без глубоких изменений административной системы и бюрократии, и особенно в Венгрии (царство магнатов-крепостников –А.Н.). Если сравнить эти документы, и прежде всего Reveries politiques («Политические грезы) (1763 год), с соответствующими разделами «Политического завещания» его соперника, Фридриха Великого (1752 год), то можно обпаружить немало общего, но и различия, характеризующие двух главных властителей Германии той эпохи. Иосиф, планируя реформы, стремился радикально подавить аристократию в странах габсбургской монархии, Фридрих же, напротив, считал дворянство основой государства и стремился законсервировать его вместе с его привилегиями. Что касается их стремления к aggrandissement («расширению»), внешней экспансии, то здесь различия между ними не носили принципиального характера - Фридрих выглядит лишь несколько более воинственным, чем его контрагент.
У Марии Тереэии была полная ясность относительно планов н намерений-cынa, поэтому даже при передаче полномочий соправителя теперь уже императору Иосифу II 17 сентября 1765 года она сохранила всю полноту суверенитета над всеми свонми землями и тем самым существенно ограничила сферу деятельности верховного главы империи, по крайней мере в том, что касалось внyтренней политики Австрии: Но и в военной политике, в том числе как главнокомандующий армией; Иосиф не получил полной свободы действий, в чем он неоднократно убёждался на протяжении своего пребывания в роли соправителя, которая принципиально отличалась от соправительства его отца Франца Стефана. Вдове не было еще и пятидесяти лет, когда под влиянием шока, вызванного смертыо любимого мужа, она всерьез подумала о-том, чтобы постепенно отойти от политической деятельности, однако этого не произошло. В 1767 году императорскую семью вновь посетила оспа; заболела и Мария Терезия. Вся °Вена, включая и самого Иосифа, со страхом за императрицу и надеждой на ее спасение ожидали ее выздоровления. Оправившись от болезни, она вновь с энтузиазмом отдалась политическим делам и своим общественным обяэанностям и выразила согласие провести в ограниченном виде те реформы, к которым ее с самого начала склонял критически иастроенный соправитель. Однако былой энергии в ее действиях уже не было… В большей стeпени она опиралась теперь на государственного деятеля, который, как никто другой, повлиял на политику. австрийской монархии второй половины века, находясь на посту государственного канцлера с 1753 года. Речь идет о князе Венцеле Антоне фон Кауниц-Ритберге (1711-1794). Именно с ним она советовапась при введении Иосифа в права соправителя и надеялась, что именно Кауниц сумеет при необходимости нейтрализовать активность соправителя, в крайнем случае за его спиной. Так возник своеобразный триумвират, в котором осторожный, хотя порой и тщеславный, и-эксцентричный, и, к неудовольствию Марии Терезии, не слишком благочестивый (она еще всего не знала – в своих частных письмах он, по выражению Митрофанова, допускал «дешевые насмешки» над верой и религией в духе Фридриха II и «философов» века – А.Н.), но ясный и последовательный в своих социально-политических концепциях (более консервативных, чем у Иосифа – А.Н.), к тому же поистине неподкупный Кауниц… должен был с трудом поддерживать баланс между- двумя величествами. Он стремился воздать обоим по справедливости: нетерпеливо рвавшемуся вперед реформатору Иосифу, политическим взглядам и рационалистическому мировоззрению которого oн симпатизировал, и ставшей еще более консервативной в последние годы Марии Терезии, которая считала Кауница свом «самым преданным слугой». При этом не обходилось без драматических столкновений с демонстративными заявлениями Кауница об отставке (как средством давления на Иосифа), которые так никогда и не бьгли приняты, поскольку Иосиф всякий раз уступал. Ему, впрочем, и не оставалось иного выбора и приходилось подчиняться матери, авторитет которой до самого конца остался в полной неприкосновенности, в то время как наследник так и не не пошел на то, чтобы решительно взять власть в свои руки, как, например, во время кризиса 1773 года, коrда он в последний раз резко выступил было против правления матери и она (не в последний раз! – А.Н.) пригрозила отречением, а Кауниц отставкой. Несмотря на все разногласия и бурные конфликты, Иосиф до конца оставался верным и послушным сыном. Он всеrда , более или менее, покорялся воле матери, без разрешения которой, пусть иногда даже формального, ничего не могло произойти. Но в пoследнее десятилетие ее правления, прошедшее под знаком прогрессировавшей болезни, в конце концов приведшей императрицу к полной неподвижности, влияние Иосифа на политику постепенно усиливалось, и государственный канцлер также начал понемногу подстраиваться, готовясь к смене режима. Следует, однако, признать, что в этих конфликтах, в особенности при обсуждении внешнеполитических вопросов, относительно редко возникала «мужская коалиция», поскольку единственная дама явно доминировала в этом триумвирате.
Характерным выражением недовольства Иосифа своим положением подчиненного соправителя явились его стремление удалиться от немилого двора и ненасытная жадность к новым знаниям и впечатлениям, толкавшая его на все новые продолжительные путешествия, вызывавшие явное неодобрение матери. Император обычно путешествовал инкогнито, без обычного церемониала, и в общей сложности проехал больше 30 тысяч миль. При этом он вел дневник, из которого следует, что Иосиф побывал не только в самых удаленных уголках владений Габсбургов, например, в Банате (1768 гоц), в Трансильвании, откуда направился в только что приобретеннуго Галицию (1773 год), потом вновь в Богемию и Италию (впервые он побывал в Риме в 1769 году). Через Переднюю Австрию, существования которой он обычно не замечал, и Швейцарию он в 1777 отправился во Францию, в Версаль, где с 1770 года пребывала его сестра Мария Антуанетта. В 1780 году он побывал в России, где встречался с Екатериной II.
Эти странствия не имело себе равных в XVIII веке, и похоже, что именно впечатления, нолученные в этих путешествиях, послужили (дополнительными) импульсами для его плана внутренних реформ, среди которых можно упомянуть смягчение крепостного права в Богемии в 70-е годы, основой для чего стали его настойчивые критические замечания. Эти же впечатления натолкнули его на те реформы, которые он проводил, будучи уже единоличным правителем. Однако не стоит переоценивать влияиие иа Иосифа идей французского Просвещения. Oн не был галломаном и почти не поддерживал контакты с парижскими интеллектуалами-«философами», а систему правления, существовавшую в то время во Франции, считал «аристократической деспотией», не имевшей перспектив в будущем. Страсть императора к путешествиям расширила круг его личных знакомств и способствовала повышениго популярности у подданных. Какое еще событие может так растрогать простого сельского жителя и надолго остаться в его памяти, как вид императора, идущего за плугом в моравском местечке Славиковице в 1769 году? Позднее эта сцена была увековечена в намятнике. Контакты Иосифа с жителями Вены, во время которых он не делал никаких сословных различий, его доступность для посетителей и просителей во время «контрольных обходов» Хофбурга, щедрая благотворительность, открытие для широкой публики Пратера в 1766 году, затем Аугартена, куда он в 1780 году перенес свою скромную летнюю резиденцию, присущее ему понимание социальных нужд, его забота об улучшении социалыюго и медицинского обеспечения, вплоть до постройки венской Общей больницы (1784), настолько повысили его популярность, что даже начала падать популярность Марии Терезии…
Итак, жажде деятельности соправителя Иосифа и его стремлению к перемеyам были поставлены жесткие рамки. Даже в имперской политике, которая, казалось бы, целиком должна была быть прерогативой Иосифа как верховного главы империи, он не мог делать того, что хотел… Здесь его ограничивала хотя бы даже тесная связь между имперскими делами и внешней политикой австрийской монархии. Другим ограничением являлась конституциоцная структура самой империи, которая со времен Вестфальского мира представляла собой хотя и стабильнyю, но нeподвижную правовую конструкцию, на которую к тому же наложился дуализм великих держав, входивших в империю: Австрии и Пруссии… В «империи невозможно предпринять что-либо значительное или даже надеяться это сделать» - полагал сам император… Он не останавливался перед тем, чтобы использовать имперские суды в интересах австрийской внешней политики… В 1766 году это привело к серьезной стычке с государственным канцлером. Кауниц пригрозил отставкой, что побудило Марию Терезию вступиться за него и укорить сына (в письме по-французски): «Я вынуждена серьезно усомниться в том, бываете ли Вы искренни. Я боюсь, что Вы никогда нe найдете друзей и приверженцев, на которых сможете положиться, ибо эти язвительные, иронические и недобрые черты принадлежат не императору и не соправителю, а самому сердцу Иосифа. Именно поэтому я тревожусь, и именно это сделает Ваши дни бедственными и обременит бедами и саму монархию, и всех нас».
Временный провал имперской политики Иосифа (1770-х гг.) был в какой-то мере скомпенсирован в 1780 году избранием его младшего брата Макса Франца князем-архиепископом Кельна и Мюнстера в результате молниеносной операции… нo автором зтой акции была в основном Мария Терезия. Иосиф язвительно заметил, что при этом «Святой Дух получил взятку в миллион гульденов». Иосифа мало заботили проблемы будущего младших братьев, что проявилось уже при передаче Тоскаиского герцогства Леопольду. С тех пор Леопольд окончательно возненавидел Иосифа. Иосифу было чуждо династическое мышление, прежде всего oн стремился к расширению территории проведению политики во благо самой Австрии как великой державы…
(По смерти Марии Терезии) началась короткая и бурная эпоха радикальных внутренних реформ, которых Иосифу пришлось так долго ждать… Центральный государственный аппарат, на который более всего рассчитывал Иосиф, оказался мало пригоден для такой работы... Истинным двигателем реформ был единственно просвещенный автократ Иосиф. Он лично, при помощи собственноручных распоряжений, руководил столь необозримым множеством мероприятий, которые так быстро обрушивались на монархию вплоть до самых дальних ее уголков, что в конце его правления эти распоряжения составляли восемь томов. Марии Терезии, правившей вчетверо дольше Иосифа, потребовалось за все время издать только восемь таких распоряжений. Император будто предчувствовал (нимало –он просто считал, что медлить с такими делами нельзя в принципе. - А.Н.), что у него осталось совсем мало времени для реализации программы, затронувшей все сферы общественной и личнoй жизни. Возможно, что этим объясняется невероятная спешка, c которой он действовал, пренебрежение истоpическими особенностями и рeлигиозными трaдициями различных областей монархии. Это отличало рационалиста и утилитариста Иосифа от других просветителей на европейских престолах, и это же заставляло заранее усомниться в успехе его реформаторских планов, которые повсеместно наталкивались на сопротивление. Иосиф целиком и полностью подчинил себя службе государству, кoторoе он хoтел объединить, модернизировать и усилить, используя все предоставляющиеся для этого возможности. Его государственная идея не являлась чисто светской (более чем сомнительный тезис, см. ниже. – А.Н.), но она былa уже весьма далека от традиционной системы влaсти Божией милостью, как это понималa его мать. В основе eгo понимания государства лежaли соображения полезности, в понимании гуманистов и просветителей, «польза и благо 6ольшинства», как он писал в 1783 году, хотя руководствовался в основном идеей абстрактной справедливости, котoрой было мало дела до счастья или несчастья отдельного человекa (еще один очень сомнительный тезис – см., опять же, ниже).
Реформы Иосифа, начавшиеся срaзу же в мoмент егo вступления в единоличное правление, фактической ликвидацией ранее существовавшего придворного штата в Вене, отменой почетных пенсий и радикальным сокpaщением расходов на нужды членов императорской фамилии, трудно отделить друг от друга. Эти реформы представляют собoй систему, аналогичную политике Фридpиха II. Тeм не менее, в них можно выделить три главных направления, административное, социально-экономическое и церковно-политическое. B наибольшей мере преемственность по отношению к предыдущему царствованию проявилась в реформах управления. Эти реформы проводились далеко не всегда последовательно и нaстойчиво, поэтому их результaты были ограниченны. Императоp хотел путем создания института Объединенных придворных ведомств образовать единый центр пoлитического и финансового управления и таким образом добиться сочетания старой территориальной системы упрaвления но группам провинций c современными отраслевыми отделами. В результaте спрямления сиcтемы упрaвления в 1782 году существовaло всего пять центральных учрeждений: Объединенные придвoрные ведомства; канцелярия Государственного cонетa; фамильная, придворная и государственная канцелярия; придворный военный совет и высшее юридическое ведомство. На среднем уровне (земли) мелкие области, вне зaвисимости от их своеобразия, сводились в губернии. На местном уровне произошло усиление ранее существовавших окружных правлений, за счет чего была сильно ущемлена автономия городов и общин. Иосиф одновременно и повсеместно выступил против духа и буквы земельных конституций: ограничивал самоуправление, урезал полномочия ландтагов, игнорировал их права в области налогообложения, в полном объеме проводил политику централизaции в ненемецких провинциях, в том числе и в свободолюбивой Венгрии, чем недвусмысленно давал понять, что воспринимает идею централизованной монархии c полной серьезностью. Этой цели служило также повсемeстноe введeние в 1784 году немецкого языка как официального, что вызвало немалое сопротивление, и прежде всего среди венгров. При этом монарх, по его же собственным словам, не думал ни o германизации, ни o культурном проникновении, а лишь об укреплении идеи единого государства. Эта мера была проведенa всюду, кроме Ломбардии и Южных Нидерландов. Чехов, но особенно венгров возмутило то, что Иосиф сознательно пренебрег трaдициями их стран: вместо того, чтобы совершить Kоронацию и принять присягу в этик странах, он попросту приказал перевезти корону св. Вацлава, a потом и корону св. Стефана в хранилище венского Хофбурга, куда до этого отправилась также и шляпа эрцгерцога Нижней Австрии. Это дало дворянской оппозиции желанный повод для нaпадок на политику рефoрм Иосифа. Опорой политики реформ должны были служить не только князья, но и, прежде всего, обновленное, просвещенное чиновничество, кодекс поведения которого император изложил в 1783 году в известном «Пасторском послании». «Истинному слуге государства» вменялись в обязанность отказ от всякого этикета, самоотверженность, верность долгу, преданность лишь делу и приказам императора. Над чиновниками устанавливался строгий контроль в виде ревизий и кондуитных списков, но в то же время чиновникам гарантировались теперь твердый оклад и пенсии, в том числе для вдов и сирoт. Было покончено c традиционной неуверенностью этого сословия в завтрашнем дне. Аналогичные принципы были введены и в армии, которую Иосиф и фельдмаршал Ласи начали реорганизовывать по прусскому образцу еще в 1765 году. В частности, начиная с 1770 года начала действовать система рекрутских тгаборов, сначала в немецких и чешских провинциях, а затем и в Венгрии. Эта система также часто вызывала острые протесты. Офицерский корпус австрийской армии начинал все в большей степени пополняться за счет недворян. Так армия и чиновничество навсегда стали твердой опорой австрийской монархии, пусть даже вера Иосифа в то, что традиционное сословно-аристократическое общество можно реформировать путем введения просвещенной демократии и превратить эту демократию в становый хребет государства, оказалась иллюзией.
Глубже, чем другие реформы Иосифа, на жизнь и сознание населения повлияли те нововведения, которые он провел в области религиозной и церковной политики. Будучи соправителем, он не стремился проявить себя в этой сфере. Единственным исключением стал его спор с матерью по поводу мер, применявшихся, начиная с 1675 года, в Моравии по отношению к тайным протестантам, когда дело дошло даже до угрозы его отречения. В остальном же он всегда поддерживал церковно-политические акции Марии Терезии и ее главного управляющего Кауница, которые те проводили в Ломбардии и других провинциях. Однако в 1781 году Иосиф начал проводить в жизнь куда более радикальные принципы. Собственно говоря, религиозная и церковная политика Иосифа не была ни новой, ни оригинальной, она лишь следовала образцам, воплощенным в государствах просвещенного католицизма в Южной и Центральной Европе, что относится, например, к запрету ордена иезуитов в 1773 году. В ходе этой реформы конфессиональная политика, проводившаяся в ряде периферийных провинций, была распространена на всю территорию монархии. Кроме того, эта политика опиралась на реформаторские течения в самой церкви, к которым склонный к янсенизму император испытывал глубокий интерес. Следует заметить, что искренний католицизм Иосифа никогда и никем не подвергался сомнению, чего нельзя сказать о Каунице (поразительно контрфактический тезис! Множество современников и потомков не то что «сомневались» в католицизме Иосифа, а были твердо убеждены в обратном; другое дело, насколько это соответствовало действительности. Подробно этот вопрос прослеживается ниже. – А.Н.). Дело даже не в том, что . Объединив эти принципы с экономическими и социальнo-политическими соображениями, а также с cooбражениями полезности, Иосиф сделал так, что в габсбургской монархии возникла собственная система государственной церкви, которую no праву называли «йозефинизмом». В этой системе четко просматривается почерк императора, но суть ее нельзя свести к одному лишь «раннему йозефинизму». Эти мероприятия оставили глубокий след в сознании людей и принципиально изменили духовный климат в монархии. Они пробудили религиозное сознание населения, поляризовали общественное мнение, разделив его на два лагеря - сторонников и противников церковной политики Иосифа. Эти мероприятия глубоко вторглись в дела церковной собственности и церковных капиталов, в жизнь белого и черного духовенства, в сам католический культ и не в последнюю очередь в народное сознание, на котором все еще лежала печать эпохи барокко с ее контрреформаторской направленностью. 13 октября 1781 года был издан Патент о веротерпимости, гарантировавший трем крупнейшим некатолическим конфессиям - лютеранам, кальвинистам и православным; и только им - ограниченную свободу вероисповедания и гражданское равноправие, но сохранял приоритет католицизма как доминирующей религии монархии. Вскоре после этого и в полном логическом соответствии с этим 2 января 1782 года император издал следующий Патент о веротерпимости, в котором гарантировал еврейскому меньшинству в своих землях ограниченную терпимость. Действие этого патента распространялось только на евреев Вены и Нижней Австрии. За ним, «с учетом различий законов провинций», последовали дальнейшие эдикты такого рода, и, несмотря на то, что эдикт носил весьма ограничительный характер и исходил из соображений пользы государства, он задал масштаб и для австрийской монархии, и для империи, где вскоре появилось немало законов об эмансипации евреев, началось вулучшение гражданского статуса евреев» (Ch. W. Dohm). Проведение в жизнь эдиктов о евреях, что в действительносги было очень скромной подвижкой на пути к их равноправию, натолкнулось на весьма ожесточенное сопротивление чиновников и феодалов на местах. В то же время августейший автор этих документов сделался объектом порой непомерного прославления, причем не только со стороны тех, кого он облагодетельствовал, свидетельством чему является написанная Клопштоком «Ода императору». Но, пожалуй, намного более тяжелые последствия вызвало вмешательство Иосифа и его советников, в первую очередь надворного советника Хайнке, в дела доминирующeй католической церкви, которая в результате реформы приняла формы почти «государственной (подчиненной государству, а не Риму) церкви», оставив далеко позади испанский и французский образцы. Распоряжением от 12 января 1782 года были упразднены контемплятивные и нищенствующие монашеские ордена, их имущество конфисковано, владения отчуждены и проданы c тоpгов. При этом было уничтожено немало культурных ценнoстей. Из вырученных средств создали генеральный религиозный фонд для финансирования благотворительных мероприятий, выплаты жалования священникам и для расширения и интенсификации заботы o душах верующих (выражавшейся, по Иосифу, в том, что священники и их проповеди должны были быть отныне менее фанатичны и более просвещены сами! – А.Н.). Последняя цель относилась к числу любимых замыслов Иосифа и включала подготовку новых просвещенных и лояльных государству священников, для чего была проведена реформа образования, которое теперь находилось в ведении гоcударственных генеральных семинарий. Император даже изменил ритуал католического богослужения, упростив его: раздутые и дорогостоящие паломничества и процессии эпохи барокко были либо отменены, либо сокращены до минимума, радикально сократилось количество церковных праздников, предписана более гигиеничная~ организация похорон, вплоть до того, что вместо гробов были введены мешки (1784 год) - мера, которую не удалось реализовать из-за непреодолимого сопротивления населения.
Подобно прусскому королю Фридриху II, Иосиф объявил брак гражданским (а не церковным – А.Н.) договором (1783 год), попытался ограничить юрисдикцию местных и заграничных епископов на территории монархии, основав c разрешения курии два новых епископства в Линце и Санкт Пельтене и приведя границы епископств Зальцбурга и Пассау в соответствие c границaми монархии. Однaко эти меры умножили ряды его внутренних врагов внутри церкви, которые сплотились вокруг примаса Вены кардинала графа Мигацци и примаса Венгрии кардиналa Баттяня. К ним присоединились многие видные епископы имперской цeркви, которые в принципе не особенно возражали против дистанцирования от римской курии в духе «фебронианизма» и епископализма, к которому стремились Иосиф и Кауниц, но ни в коем случае не могли примириться c сокращением собственных прав и доходов, тем более что такие действия императора противоречили имперскому праву. Попьггка папы Пия VI из семьи Браски лично побудить Габсбурга прекратить или, по мeньшeй мeрe, ослабить такую церковную политику, для чего он вeсной 1782 года совершил пышный визит в Венy, не привела к успеxу из-за непримиримых позиций обеих сторон. Между традиционным церковным правом и естественным правом эпохи Просвещения возникло острое противоречие, однако и его святейшеству, и его величеству удалось сохранить лицо, а в 1784 году во время краткого пребывания Иосифа II в Риме между ним и папой был заключен конкордат, урегулиpовавший церковно-политическую ситуацию в Ломбардии.
«Йозефинизм» как систeмa австрийской государственной церкви тесно переплеталcя c социальной и образовательной политикой императора, в которой однo из главных мест занималa социальная составляющaя, характерная для просвещенного правления. Сюда можно отнести строительство многочисленных больниц, приютов для сирот и воспитательных домов, устроенных на самом современном уровне, создание фонда помощи бедным, расширение и энергичную поддержку системы начального школьного образования, созданной еще при Марии Терезии. В то же время высшему образованию нe уделялось особого внимания, университеты былии лишены трaдиционной автономии, их функция сводилась к подготовке государственных чиновников. Учеба в университетах должна была стать уделом только избранных талантов, но преподавание должны были осуществлять квалифицированные профессора, без учета нации и религии и только на немецком языке. Законы o веротерпимости, по замыслу утилитарно мыслившего императора, призваны были не в последнюю очередь служить развитию экономики и систематическому заселению малолюдных восточных окраин монархии.
Экономическая политика Иосифа не была ни исключительно протекционистско-меркантилистской, ни чисто физиократической, ни либеральной, он предпочитал лишенное догматизма сочетание этих элeментов. Он избегaл прямого вмешательства в экономический процесс, но способствовал развитию отечественной промышленности~, прежде всего в центрах мануфактурного производства - Богемии и Нижней Австрии, финансовыми вложениями, ограничением влияния городских цеховых объединений, либерализацией промыслов и внутренней торговли и созданием единого таможенного пространства для богемских и австрийских земель. При этом он ввел высокие защитные пошлины и пошлины на ввоз предметов роскоши для борьбы с иностранной конкуренцией, что, правда, спровоцировало гигантский рост контрабанды, которую так и не удалось подавить из-за недостаточной защищенности границ. Начало эпохи реформ сопровождалось явным экономическим ростом, который был, однако, недостаточным для полного оздоровления хронически дефицитных государственных финансов и неспособной угнаться за ними налоговой системы. Если полный объем налоговых нoступлений в 1775 году составил примерно 45 миллионов гульденов, то в 1784 году он возрос всего лишь до 48 миллионов гульденов. В то же время расходы бюджета за тот же период составили соответственно 46 и 50 миллионов гульденов, причем в эти мирньre годы 49,5% и соответственно 54,2% этих расходов ушли на содержание армии. Возрастание государственного долга для покрытия этих расходов, затраты на его обслуживание, растущие военные расходы и, наконец, война с Турцией в 1788 году свели на нет все попытки оздоровления финансов.
При этом Иосиф, увлеченный физиократическими идеями (в действительности не «увлеченный», а разделявший их в данном вопросе – А.Н.), объявил аграрную и налоговую реформы краеугольными камнями своей социальпополитической программы. В этом он видел главный рычаг коренного структурного изменения монархии за счет привилегий дворянства, которому он давно уже объявил войну. Первым шагом стали введенные еще в позднетерезианскую эпоху законы о защите крестьянства, которые вначале действовали только на юго-востоке империи. В патенте о подданстве от 1 ноября 1781 года их действие было также распространено нa богемские провинции. Этот патент отменял крепостное право, и без того уже ставшее анахронизмом в немецких наследственных владениях, заменяя его «разумным наследственным подданством», что принципиально давало крестьянам личную свободу и право свободного передвижения в определенных пределах. Последующие императорские декреты расширили эти права, распространили их на другие провинции, в том числе в 1785 году и на Beнгрию. Иосиф, однако, на этом не остановился и попытался ограничить дисциплинарнуго власть землевладельцев над их подданными и ввести судебное преследование господского произвола (патент от 1 сентября 1781 года). Он проводил постепенную отмену барщины, что ему полностью удалось в отношении казенных имений, а также городских и церковных местностей в 1781 и 1783 годах. Самой революционной частью финансовых и социальных реформ Иосифа, той частью, на которой он в конце концов и споткнулся, была попытка всеобъемлющего упорядочения земельных владений и налогов, взимаемых с них. Он исходил из физиократической концепции единого и равного для всех землевладений земельного подоходного налога, предполагаемый объем которого должна была определить специальная придворная комиссия по регулированию налогообложения и ее исполнительные органы на местах. Начиная с 1784 года велось составление земельного кадастра с подразделением земель на господские и крестьянские. Затем определялась примерная доходность земель. При этом комиссия стремилась по возможности унифицировать эти показатели, учитывая, естественно, различия между провинциями и местностями. На основании этих изысканий были установлены единые ставки налога с господских крестьян: 12,33% от валового дохода каждого такого крестьянина шло в виде налога государству, 17,66% - землевладельцу, имевшему права верховной собственности на его надел. Тем самым Иосиф хотел закрепить раз и навсегда размер денежной повинности крестьянина по отношению к его господину. Окончательный вариант этого патента о налогах и податях был опубликован лишь в феврале 1789 года. Принятие этого закона носило характер процесса, в него постоянно вносились дополнения и поправки. Закон бил в самое сердце дворянских привилегий, сопротивление этого сословия нарастало, его союзником стала высшая бюрократия, применившая тактику бесконечных проволочек, и это радикальное вторжение в феодальный общественный и экономический порядок так и не получило силы закона при жизни Иосифа. Противники вынудили императора, загнанного в безвыходную ситуацию неблагоприятным течением внутри- и внешнеполитическйх событий, капитулировать. 28 января 1790 года он признал свое поражение перед венгерскими сословиями - отстоять ему удалось лишь отмену крепостного права. Все прочие реформы в Венгрии были отменены, стоившие стольких сил и средств земельные кадастры почти повсеместно сожжены, корона св. Стефана как символ нации была возвращена в Венгрию.
Правовые воззрения Иосифа во многом совпадали с его реформаторскими политическими взглядами. Будучи убежден и том, что все люди равны перед законом, он ввел единые суды для всех сословий и распростраиил применение наказаний, связанных с ущербом для чести, также и на преступников дворянскоrо происхождения. Пытки были отменены еще в его соправительство с Марией Терезией (патент от 2 января 1776 года), но Иосиф принял самое деятельное участие в подготовке этого акта. Иосиф также существенно ограничил применение смертной казни, но не из соображений гуманности и не под влиянием просвещенных реформаторов права, таких, как Беккариа или Зонненфельс, а из сомнительных соображений государственной пользы - он считал, что рациональнее использовать осужденных за тяжкие преступления на каторжных работах, в частности, как бурлаков при проводке судов через дунайские перекаты. Кодексы Иосифа, в частности, уголовный и уголовно-процессуальный (1787/1788 ) представляют собой, безусловно, не только огромный шаг вперед по сравнению с вышедшим всего на 20 лет раньше Терезианским кодексом (Theresiana), эти документы нацелены на достижение правового единства всей монархии, но, опять же, не принимают во внимание особенности отдельных входящих в нее стран, и поэтому после смерти Иосифа они сохранили лишь частичную юридическую силу.
С самого начала императору было ясно, что его революционные реформы натолкнутся на повсеместное сопротивление. Поэтому он попытался склонить на свою сторону общественное мнение и по мере возможности стремился управлять им с помощью имевшихся в его распоряжении средств, таких, как цензура и пропаганда. 8 июня 1781 года он издал закон о цензуре, согласьго которому придворная цензурная комиссия становилась не только центральным надзорным органом над всей предназначенной к продаже печатной продукцией, но и упраздняла церковную цензуру. Одновременно вводились весьма либеральные критерии для оценки общественных споров и дискуссий. В «Основных правилах» книжной цензуры монарх собственноручно записал: «Критика, если только это не пасквиль, может затрагивать кого угодно, от поместных князей до рядовых подданных, и не может быть запрещена, в особенности, если автор указывает в публикации свое имя...» Очень либеральная трактовка цензурных установлений со стороны просвещенных цензоров под руковоцством Готфрида ван Свитенса не только способствовала появлению orpoмнoгo количества брошюр и листовок на всей территории монархии, нo и открыла новые возможности для развития литературного процесса, способствовала распространению трамотности и культурьг чтения, а также экономическому росту книжного рынка. Однако император явно недооценил силу относительно свободной прессы. Ему не удалось вполне эффективно использовать поток публикаций для поддержки курса реформ, равно как и подавить растущую критику в печати. Поэтому он чем дальше, тем больше прибегал к более резким тайным цензурным мерам, и прежде всего к такому инструменту, как полицейский надзор и запyгивание. Венская полицейская организация начиная с 1785 года была распространена на всю территорию монархии, а ее тайное подразделение, ориентированное на борьбу с заговорщиками, также распространившее свою деятельность на всю страну, было подчинено графу И. Б. Антону Пергену. Этот полицейский режим, при котором расцвели филерство и кляузничество, явился выражением растущего разочарования и ожесточения монарха, который вынужден был убедиться в том, что проводимая им политика приводит его ко все большей изоляции. Аристократия, ранее задававшая тон, была теперь настроена против него по причине проводимого им курса, нацеленного на общественное нивелирование и явно враждебного по отношению к дворянству. Его опорой мог бы стать двор, однако eгo он сам вывел из игры. Руководство церкви он настроил против себя массированным огосударствлением церкви и тем самым внес разброд в умы значительного числа верующих. Городское бюргерство, привыкшее к цеховой организации и самоуправлению, также не поняло его. И даже сельское население, которое, казалось бы, больше всех выиграло от его реформ, отвернулось от своего августейшего благодетеля - возможно, оно ждало слишком многого от его реформ (так, скорее всего, и было, ср.: после ограничения барщины в Богемии в 1770-х крестьяне распространяли слухи, что на самом деле ее отменили полностью, но дворяне это скрывают. – А.Н.), а может быть, просто поддалось нашептываниям своих дворян-реакционеров. Иосиф сумел настроить против себя даже масонов, чьи гуманистические и просветительские цели вполне совпадали с его линией, издав ограничительный патент о масонах 1785 года (он ограничил их, поскольку они были тайным обществом – А.Н.).
Чиновники, вскормленные Иосифом, оказались также неподготовленными к кризисной ситуации, тем более, что высший слой чиновничества солидаризовался с социальными и политическими интересами высшей аристократии. В конце концов ультиматум Иосифу предъявили его ближайшие соратники - государственный канцлер Кауниц и министр полиции Перген, потребовавшие смены курса.
Обострение кризиса произошло в 1789 году. События нa внешней и на внутриполитической арене приняли драматический оборот. Оппозиция на западной и восточной периферии монархии приняла формы опасного сепаратизма. В Австрийских Нидерландах, уже под влиянием французской революции, но с опорой на старые сословные брабантские вольности, это движение вылилось в открытый мятеж и в провозглашение независимости Бельгии. Венгры, вступившие в сговор с Пруссией, уже собрались свергнуть некоронованного короля Иосифа и посадить на его место одного из имперских князей. Дело осложнилось тем, что в конце 1788, во время неудачной войны против Турции, в которую он вступил в союзе с Екатериной II, императору пришлось покинуть театр военных действий и вернуться в Вену ввиду тяжелого состояния здоровья. Его здоровье давно уже было подорвано напряженным трудом, но теперь к этому добавились туберкулез и малярия. В империи император был полностью дискредитирован, его монархия и его здоровье находились в катастрофическом состоянии.
Единственное, что он мог теперь сделать для спасения государства, - это частично демонтировать свои реформы, к чему его вынудили венгры. Он напрасно и слишком поздно предложил это нидерландцам. 5 февраля 1790 года консилиум врачей сообщил императору, что медицина бессильна ему помочь. В Вене шел карнавал, и жители столицы не особенно интересовались мучительным угасанием монарха, который так долго бьи популярен и до последнего дня неустанно, не жалея себя занимался государственными делами. Еще в 1781 году он написал в своем завещании: «Моя душа принадлежит Создателю: мое тело ничего не значит; я жил как слуга государства и пекся лишь о нем; итак, все принадлежит тому, кто сменит меня на троне, повинуясь порядку наследования, принятому в моей семье, и станет монархом этой страны...»
Однако этот наследник, младший брат императора Леопольд Тосканский, из политических соображений не внял настойчивому зову старшего брата и нe примчался в Вену для того, чтобы принять дела правления непосредственно из рук умирающего.
14 февраля 1790 года•великий герцог Тосканский Леопольд получил отчаянное письмо Иосифа II (по-французски, как они оба обычно писали – А.Н.): «Видя, что состояние моего здоровья день ото дня ухудшается, я собрал моих врачей и распорядился, чтобьг они дали письменное заключение о моем состоянии…. Существует, как Вы видите, опасность и самая невозможность выздоровления, и возможнo даже, что это приведет к быстрому финалу… Мой дорогой брат, я заклинаю Вас и во имя дружбы ко мне, и во имя долга, которым Вы обязаны тем государствам, которые будут принадлежать Вам, прибыть сюда так быстро, как Вы только можете... Haш дом ждет Вас и Ваших распоряжений... Времени уже не осталось; март грозит новыми болезнями».
Это письмо побудило младшего брата к бегству в болезнь~, благодаря которому он сумел избежать последней встречи с императором… Иосиф умер в ранние утренние часы 20 февраля 1790 года, не достигнув 49 лет. Потомки долго не могли простить великому герцогу этот поступок, no лишь совсем недавно историкам удалось выяснить его истинные причины. В Вене Леопольда II ожидало очень трудное наследство… Он оставлял процветающее герцогство, чтобы принять управление монархией, находившейся в плачевном состоянии. В австрийских Нидерландах полыхало восстание, Венгрия была на грани восстания, война с Турцией все еще продолжалась, вполне вероятной была новая война с Пруссией. Сословная и церковная оппозиция открыто выражали свое недовольство. Кауниц, которому в то время уже было 79 лет, подготовил проект доклада, который так не попал на глаза Леопольду, rде после резкой критики в адрес Иосифа II, писал: «Вашему величеству следует незамедлительно обнародовать принципы справедливой, нерасточительной, умеренной, не вынашивающей опасных замыслов и дружественной... монархии». …Отношения же Леопольда с Иосифом II часто складывались достаточно напряженно. Отношение Леопольда к Иосифу было настороженным и критичным, с годами это усиливалось, о чем можно судить по посвященному Иосифу фрагменту из записи Леопольда «Stato della famiglia» (Положение дел в семье, 1778/79): «Это… человек, исполненный честолюбия, который все говорит и делает лишь для того, чтобы его похвалили и чтобы о нем говорили в свете... Oн сам не знает, чего хочет, все вызывает у нeгo oднy лишь скуку, oн нe любит трудиться и презирает всякий труд и любые дела... Oн не терпит противоречий...» Нeсмотря на всю напряженность отношений между братьями, их идеи во мнoгом совпадают, но младший проводил реформы осмотрительнее, в то время как Иосиф часто «делал второй шаг раньше первого» (так о нем отозвался Фридрих II. – А.Н.).
…Иосиф относился к его независимому правлению в Тоскане с большим подозрением и в 1784 rоду вынудил брата подписать договор, чему тот долго пытался сопротивляться по юридическим, внешнеполитическим и зкономическим соображениям. Согласно этому договору, после смерти Иосифа и вступлетгия на престол Леопольда или его старшего сына Франца, который должен был воспитываться в Вене, при дворе дяди, Тоскана подлежала присоединению к Австрийской монархии («неразрывное воссоединение Тосканы с монархией»). Неудивительно, что, вступив в полномочия императора в марте 1790 года, Леопольд немедленно кассировал этот акт… Один из пунктов, приведенных в свое время великим герцогом и качестве аргумента против этого договора, состоял в необходимости оставления доходов монарха в стране. Он напомнил брату о первом тяжелом конфликте между ними. В 1765 году Иосиф, став единственным наследником своего отца, императора Франца I, использовал свое огромное частное состояние для погашения части процентов пo государственным долгам. Для того, чтобы получить всю сумму, он хотел немедленно перевести в Вену два миллиона гульденов, инвестированных в Тоскане. Леопольд попытался урезонить императора, ссылаясь на то, что такая мера приведет к тяжелейшему финансовому кризису. Однако Иосиф не внял аргументам и продолжал настаивать на своем требовании, которому Флоренция в конце концов вынуждена была уступить. Этот случай, конечно же, не способствовал улучшению отношений между обоими монархами, хотя Леопольд в письмак к Иосифу не давал воли своим негативным чувствам. Позднее это позволило историкам говорить о«теплых отношениях» между братьями, что, конечно же, было далеко от истины.
Утром 20 февраля 1790 года Иосиф II умер, лишь немного не дожив до 49 лет. Через два дня, согласно его желанию, он был похоронен в медном гробу без всяких украшений в Склепе капуцинов, неподалеку от монументальной барочной гробницы своих родителей.
Смерть Иосифа вызвала скорее облегчение, чем участие. И монархия, и вся импeрия устали от непрерывного натиска этого реформатора, который в течение короткого периода своего правления с неутихающей энергией, невзирая ни на какие препятствия, сумел изменить облик огромного конгломерата габсбургских владений больше, чем все его предшественники и преемники. Будучи верховным главой империи, он совместно со своим вечным противником, Фридрихом II, в немалой степени посодействовал скорому концу Старой империи. Когда закончился переходный период, его современники сразу же осознали, насколько эпохальным для истории Австрии и всей Германии был характер короткого и революционного правления Иосифа. Кроме того, они поняли, насколько провидческим, устремленным далеко в XIX столетие был импульс этих пусть во многом незрелых и несвоевременных реформ и каково их значение для адаптации монархии к постреволюционной эпохе. Понять непреходящую силу «йозефинизма» для габсбургской монархии XIX века выпало на долю совсем противоположного ему (по убеждениям) племянника и второго преемника Франца II. В 1807 году пo распоряжению императора Франца перед придворной библиотекой был установлен памятник Иосифу II работы Франца Цаунера, на котором была высечена надпись: “Josepho II. Aug[usto], qui saluti рubliсае vixit, non din, sed totus” (Иосифу II Августу, который жил для общего блага - недолго, но всецело).
|
| « Изменён в : 10/23/06 в 22:28:38 пользователем: Mogultaj » |
 Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Anecdota
Истинные чувства Йозефа по отношению к религии довольно ярко проявились в Париже. Показывая ему книгохранилище библиотеки Сорбонны, библиотекарь провел Йозефа в темную комнату, где хранились сочинения религиозного содержания, и огорченно извинился за темноту, которая помешала бы Йозефу их здесь проглядеть. Йозеф успокоил его словами: «А, религия – это всегда слишком темное дело» («Когда дело доходит до религии, света никогда не хватает»).
После первой встречи с Йозефом, относительно недавно воцарившимся и сделавшимся соправителем своей матери – упорнейшей противницы Фридриха; встреча состоялась еще при ее жизни и преобладании), Фридрих писал Вольтеру: «Был я в Моравии и видел императора, которому предстоит играть значительную роль в Европе. Он воспитан при набожном дворе – и презирает предрассудки; вырос среди роскоши – и научился жить просто; окружен льстецами – и скромен; полон страстью к славе – и готов пожертвовать честолюбием ради сыновних чувств; имел наставниками одних педантов, и несмотря на это в нес достаточно вкуса, чтобы читать и ценить труды Вольтера». Во всем этом, кстати, особенно любопытна антитеза «набожности» Марии-Терезии «свободе от предрассудков» у Йозефа – одно из редчайших четких свидетельств об истинных убеждениях императора (что именно Фридрих, злоупорный атеист, мог называть «свободой от предрассудков», да еше и в прямом противопоставлении «набожности», комментариев не требует).
В то же время в пределах своих владений и своего долга как императора он охранял религию от кощунств – примерно как авгуры считали своим долгом неукоснительно исполнять ритуалы, для исполнения которых их назначали, независимо от своего отношения к этим риталам – и в точности как Фридрих, который, будучи атеистом, нерушимо охранял лютеранство в Пруссии. Перед смертью Йозеф чин чином исповедовался, соборовался и причастился (хотя перед смертью он мог уже не страшиться общественного мнения - наивно добавляет один из наиболее знаменитых историков Йозефа, Митрофанов, как будто Йозеф мог себе позволить нанести собственному имени и политическому наследию смертельный удар, открыто выказав себя антихристианином на смертном одре – да и для чего?), а одного весельчака, налившего чернил в Святую воду, сурово наказал за это кощунство. Характерно, однако, что историки, стремящиеся выставить его правоверным католиком (как тот же Митрофанов), более ярких доказательств, чем эти два примера, не нашли – а такие примеры политическими расчетами и обязанностями правителя можно объяснять ничуть не хуже, чем личными убеждениями.
Посетив Россию и сопроводив Екатерину II в знаменитом путешествии по «потемкинским деревням», Йозеф с досадой и осужденеием писал: «Мы y себя в Германии и Франции никогда не осмелились бы предпринять то, что делается здесь Здесь не считаются c человеческой жизнью и трудами; здесь строят дороги, порты, крепости и дворцы на болотах; в пустынях сажают леса; все это делают, не платя работникам, которые не ропщут, хотя и лишены всего, спят на земле и зачастую страдают от голода... Хозяин приказывает, раб подчиняется ».
Евреи Галиции приняли шаги Йозефа по введению равноправия, мягко говоря, без всякого восторга – так как в соответствии с приближением их прав к правам христиан их и в армию начали брать, как брали христиан. Поэтому в еврейских галицийских преданиях Йозеф выступает как гонитель и враг евреев. Рассказывали евреи о знаменитом странствующем цадике - рабби Лейбе Соресе из Ровно – что он ополчился в ответ на Йозефа каббалистическим колдовством, терзал его и, наконец, погубил, но при этом погиб и сам. По современному еврейскому изложению: «он владел тайной сокращения пространства и мог мгновенно появиться в любом месте. Рабби Лейб Сорес неожиданно объявлялся в разных городах и местечках Польши, Галиции, Волыни и Подолии, совершал удивительные подвиги, исцелял больных, собирал деньги у богатых и раздавал их бедным и несчастным, а заодно и боролся с теми, кто замышлял гонения на еврейский народ. Потом он так же внезапно исчезал, надолго уединялся в лесу для молитвы, и его считали чудотворцем, одним из тридцати шести тайных праведников, на которых держится мир. Предание рассказывает, что семь лет подряд рабби Лейб Сорес боролся с австрийским императором Иосифом II, который насаждал в Галиции "безбожные школы" и брал евреев в солдаты. Не случайно рабби Дов Бер в рекомендательном письме сообщал, что рабби Лейб "занимается таким богоугодным делом, выше которого не может быть.., но в письме это нельзя изложить... В его словах нет обмана, нечестия нет в устах его, и он богобоязнен, как немногие..." Рабби Лейб Сорес владел кабалистической "тайной невидимки", незамеченным проникал во дворец Иосифа II, пугал императора казнями египетскими, если тот не отменит законы против евреев, бил его и даже колол ножом. Когда он появлялся, один только император видел его и всякий раз кричал в страхе: "Вот идет Лейбль пытать меня!.." — а придворные думали, что Иосиф II сошел с ума, и в страхе разбегались. Цадик и император умерли одновременно, в один год, и народная молва говорит, что рабби Лейб Сорес и Иосиф II погибли вместе, в последней яростной схватке. Но рабби победил и спас евреев Галиции, потому что со смертью императора его реформы были отменены» (то есть по части продвижения к равноправию евреев развернули назад).
Других результатов пришлось ждать до конца 19 века; Йозеф Рот, писатель, знаменитый своим «Радетцкимаршем», был как раз галицийским евреем, пошедшим на Первую мировую добровольцем; он всегда – и до, и после крушения Австро-Венгрии – оставался ее упорным лоялистом. Его тезка-император, вероятно, увидел бы в нем ожидаемый плод своей политики и счел бы, что Рот оценил ее по достоинству.
|
| « Изменён в : 10/03/06 в 20:23:39 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
В 1790 году, почти сразу после смерти Йозефа, в СПб вышла поучительная книга - перевод немецкого сборника анекдотов о Йозефе (таких сборников много ходило и при жизни императора, и по его смерти), под названием "Любопытные сведения о Иосифе Втором, императоре римском. Перевод с немецкого. Печатается с дозволения" (далее - ЛС).
В сборнике этом попадаются замечательные вещи - вроде именования Руссо славным философом, или следующего пассажа (с.6):
"Хотя Иосиф II воспитан был под надзиранием и в руках завидливого духовенства совсем по правилам римско-католического исповедания, однако ж рано созревший его разум скоро научил его различать существенное от несущественного, истинно справедливое исповедание от нелепых и пустых бредней монахов".
Интересные вещи печатались у нас при матушке Екатерине...
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
ЛС. С.118 сообщает: как-то, объезжая Венгрию, Йозеф заметил старика-колодника, работавшего на чистке улиц. - Почему закован? - спросил его Йозеф.
- За то, что убил на своем поле зайца (крепостным запрещалось убивать дичь, предназначенную для охоты господ, даже если та травила посевы, припасы или урожай; господин, пользуясь своими полномочиями помещика, отдал за это своего крепостного в уголовное наказание).
- Не сделал ли ты еще чего?
- Нет.
- Так я попрошу твоего господина за тебя.
- Ах нет, не надо! Один господин уже просил однажды его за меня, но едва он ушел, как по распоряжению моего господина дали мне еще и 50 розог!
Император расследовал это дело и, установив, что все так и было, приказал старика освободить, а его господина самого заковать в колодки и поставить вместо старика, дав ему заодно те 50 розог.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
ЛС. С. 19. Прогуливаясь по предместьям, Йозеф однажды увидел толпу народа, собравшуюся у воза дров. Оказалось, что полицейский табачный надсмотрщик, надзирающий за соблюдением запрета на контрабанду табака, остановил мужика, который вез свои дрова в город на продажу, и приказал ему разобрать воз до дна и сложить с него все дрова, дабы можно было проверить, не провозит л ли он часом под дровами контрабандный табак. Мужик, “чтоб не иметь труда и не потерять времени, клялся со слезами”, что ничего, кроме дров, в его телеге нет, а в доказательство предлагал надсмотрщику проехать вместе с ним в город и осуществить свою проверку на рынке, когда он, мужик, все равно будет складывать дрова с воза на продажу. Если же его заставят разобрать воз здесь, то он зря потеряет весь день и лишится заработка. Надсмотрщик, однако, настаивал на своем (он и сам понимал, конечно, что никакого табака мужик не везет, но хотел таким образом вынудить у мужика взятку за отмену своего требования). Йозеф тотчас приказал приставить караул к месту происшествия, чтобы проследить за тем, как мужик будет разбирать воз, и если под дровами в самом деле окажется табак, то дать мужику 50 розог за такой лицемерный обман, если же табака не будет, то дать те же 50 розог таможеннику за ущерб, причиненый им невинному человеку, и пусть таможенник сам сложит дрова обратно на воз. Так оно и вышло.
ЛС. С. 25-26. В 1773 году одного старого крестьянина под Егером его староста угрожал посадить в тюрьму за недоимку в 20 гульденов, если тот не уплатит ее в течение дня. На тот час сын крестьянина, служивший в армии и уже имевший 20-летнюю выслугу, находился при отце в отпуску; он решился избавить отца от тюрьмы, пожертвовав собой. Он выдумал, что товарищ его хочет дезертировать и укрылся там-то и там-то, и предложил отцу донести на этого товарища и получить положенную за это по закону награду – 24 гульдена, из которых 20 и внести тут же за недоимку. Старик сперва горько упрекал сына “в неверности к своему товарищу и никак не хотел свободиться чужим нещастием” (интересным вещам учила с санкции государства нравоучительная литература в конце 18 века – что товарища, замыслившего дезертирство в мирное время, зазорно выдавать! – с тех пор нравоучители изрядно оскотинились). Однако солдат продолжал убеждать отца, и тот наконец согласился спастись таким образом, донес и, получив 24 гульдена, уплатил недоимку. Между тем никакого товарища не было: солдат сам в сумерках прокрался в то место, где, по его словам, должен был укрываться дезертир, и когда по доносу его отца нагрянули в то место власти, он и сказался дезертиром. Сомнений ни у кого не возникло, ибо солдат находился не в части и не в родном доме, где ему положено было находиться на побывке. Арестованного солдата, как попытавшегося дезертировать во время пребывания в отпуску, вернули в полк и прогнали его сквозь строй; когда наказание запвершилось, солдат сказал: “Слава Богу, мучение кончилось, а родитель мой свободен!” Это услышали солдаты и капрал, надзиравший за наказанием; капрал доложил полковнику, и по разбирательству все дело открылось. Деньги у отца солдата требовать назад, конечно, не стали, а поступок солдата, как “благороднодеяние”, довели до императора. Йозеф не оставил солдата без награды: “благородномыслящего беглеца” произвел в поручики, пригласил их обоих с отцом к себе во дворец, в Вену, и там богато одарил.
ЛС. С.30. В 1774 г. венские дворяне пожаловались императору, что с простым народом у них общие места для гуляния, так что не могут они иметь ни одного увеселения, где бы не было мелких дворян и мещанства, а потому просили закрыть парк Пратер для всех, кроме них. Кайзер отвечал: “Если бы я хотел всегда быть с подобными себе по происхождению, то мне надлежало бы спуститься в императорский склеп у почтеннейших отцов капуцинов и там проводить свою жизнь! Я привержен к людям без ограничений, и тот получает у меня преимущество перед другими, кто по-хорошему мыслит и по чести поступает, а не тот, кто имеет в своих предках одних князей!”
Не только Пратер остался открыт для всех, но, надо сказать, и другие императорские парки Йозеф открывал для народа без различия званий.
ЛС. С. 17. Когда Йозеф осматривал Германштадт, в ноги ему кинулись три крепостных-валаха, умоляя вступиться за своего старика отца: “Помещик поступает с нами как с невольниками, и узнав, что старик жаловался на него, приказал связать его, бить и связанным кинуть в избу на смерть в голоде и нечистотах”. Император послал тут же кавалерийский патруль освободить старика, сыновьям в награду за усердие к отцу пожаловал 50 червонных, пожизнено освободил их податей, а помещика велел взять под стражу и расследовать дело строжайшим образом.
(Повторю: ничего себе примеры пропагандировали в печати при Екатерине! С 1796 и по 1860 г. [а потом, через некоторый перерыв, и до 1905 г.] такой пример да еще в таком тоне печатно тиражировать в России было бы невозможно).
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
На портретах Йозефа видим белесого, узколицего, остроносого (с выпуклыми, слегка навыкате глазами) немца, отрывистого, резкого, раздражительного, беспокойного, честного и целеустремленного, - своего рода Штольца, неутомимо работающего (как и собственно Штольц), только не над прИумножением своего состояния, а над небывалым прЕумножением достатка, свобод и прав миллионов тех своих подданных, кому их более всего недоставало.
Император был человеком холерически-сангвинического темперамента, 165 см. роста (по тому времени рост средний с незначительным уклоном к высокому), ярко-голубоглазым (настолько, что самый яркий и чистый голубой цвет еще после его смерти звали “кайзерски-голубым”), тощим от природы – а жесткий режим, который он установил для самого себя, чтобы всегда быть в форме и не позволять себе надолого отвлекаться от дел, да вдобавок непрестаные путешествия в спартанских условиях сделали его еще более тощим; Мария Терезия открыто, в том числе ему самому писала, что этак он себя прежде времени уходит – что в значительной мере и исполнилось. Большинство портретов не дает о нем достоверного представления; исключениями являются:
портрет кисти Лиотара
бюст работы Буазо
портрет кисти неизвестного художника австрийской школы
другие портреты: а, б, в, г.
Отличная гравюра неизвестного художника изображает императора подростком.
***
Различные поздние авторы упрекали Йозефа в том, что он пекся о некотором абстрактном "общественном благе", не заботясь о том, во что меры по достижению этого "блага" встают его подданным как отдельным людям. Нет ничего более несправедливого, чем распространять, по наведению от образов "великих реформаторов" а-ля Петр Тимурыч Ришелье, и этот подход, и само это противопоставление на Йозефа. Все его правление – это работа по улучшению доли именно что многих миллионов его подданных как отдельных людей: "общему благу" не нужно ни развлекаться гулянием по Пратеру, ни получать свободу от произвола господина, от барщины, от большого оброка в пользу малого – а именно об этом и старался кайзер. Другое дело, что для того, чтобы дать все это миллионам мужиков, потребовалось заставить дворян поступиться в их пользу полномочиями и примерно этак четвертью доходов - и безутешные дворяне действительно вопияли, что император не думает о благе отдельных людей (то есть их, дворян) и готов принести его в жертву абстрактному "общему благу" (то есть благу мужиков). В рамках своего мироощущения они даже оказывались по-своему правы: ведь для дворян лишь сами они являлись персонами, теми самыми "отдельными людьми", а мужики – лишь некоей нерасчлененной общей массой, чье "благо" и в самом деле было для дворян пустой абстракцией. Но нам нет надобности следовать этой логике.
О том, чем на самом деле были для Йозефа "общее благо" и благо людей, он ясно высказался и сам. Он писал, что он никогда не выбирает ни для садов и парков, ни для своих реформ саженцы, которые должны вырасти и принести плоды только в будущем, так что благом их смогут воспользоваться лишь грядущие поколения, а вовсе не те, кому пришлось понести сам труд по их посадке и уходу за ними; нет, для посадки он выбирает самые сильные и зрелые деревья, которые принесут благо сразу и дадут тень и избавление от зноя тем самым людям, кто их сажает. А выступая перед магистратами в Нидерландах, он сказал (ЛС. С.86): "Хотел бы я, мои господа, чтобы вы могли увидеть внутренность моего сердца; вы усмотрели бы там, как больно мне то, что я не могу учинить благополучие каждого. Будьте же уверены, что я употреблю все силы на то, чтобы добиться хотя бы общего блага".
Императрица-мать Мария-Терезия с резким осуждением и тревогой писала, что Йозеф "хочет аннигиляции существующей знати под демонстративным предлогом обережения простонародного большинства населения, в чем я не вижу ни необходимости, ни желательности".
|
| « Изменён в : 10/23/06 в 20:09:28 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Константинопольские письма.
Религия и убеждения Йозефа с самого начала были плодом горячих споров. Официальная традиция австрийской монархии и при нем, и по его смерти (причем чем дальше, тем больше) делала из него доброго католика, искреннего и серьезного адепта католической религии, который если и вступал в противостояние с церковными иерархами, то в делах, не касающихся веры, а в этих последних целиком оставался в рамках католичества. С другой стороны, многие свободомыслящие и многие клерикалы с противоположными чувствами, но равной уверенностью считали Йозефа нечестивым вольнодумцем, отпавшим от религии. Обе точки зрения имеют последователей среди историков. В течение многих десятилетий господствовала вторая из них (ее ярко проводит, например, самая рапространенная из существующих биография Йозефа, составленная в 20 веке Саулом Падовером – “The revolutionary emperor, Революционер в императорах”); в последние тридцать лет Дерек Бильс составил себе имя в науке, помимо фундаментальной подробности своих исследований истории Йозефа, попыткой ниспровергнуть эту точку зрения в пользу противоположной; вслед за ним Йозефа рисуют правоверным католиком и консервативные германские историки последнего времени.
Кто-то из вольнодумных поклонников, а может, фундаменталистских врагов императора решил внести в этот вопрос полную ясность сразу после его смерти и издал в 1790 г. - с фальшивой подписью “Константинополь, отпечатано в частной типографии двора”- сборник под заглавием “Новособранные письма Иосифа Второго, императора Германии” (так называемые Константинопольские письма). Подлинность большинства из этих писем признают все. Однако другая часть писем содержит следующие примечательные высказывания: “Я сделал [cовременную] философию законодателем моей империи”, “предрассудок, фанатизм, партийность и порабощение мысли должны исчезнуть, и каждый мой подданный будет вновь введен в наслаждение своими естественными свободами”, “веротерпимость есть эффект того благодетельного роста знания, что сейчас просвещает Европу, и который обязан собой философии и усилиям великих людей; это убедительное доказательство улучшения человеческого духа, которое смело вновь открыло выводящую из владений суеверия дорогу, пробитую века назад Зороастром и Конфуцием, и которая, к частью для человечества, стала сейчас торной дорогой монархов”. В последней из этих фраз Йозеф предстает уже и воинствующим язычником, счситающим необходимым вернуться к свету древнего, до-авраамитического и до-буддистского язычества Востока (которое для людей 18 века одинаково было представлено и Конфуцием, и Зороастром); такие взгляды имели хождение среди части масонства, а Йозеф действительно был масоном. Были в “Конст. письмах” и другие перлы сходного вида. Историки “линии Падовера” исходят из подлинности всех этих текстов. Характерно, что в течение первых полувека после смерти Йозефа других мнений по этому поводу, собственно, и не было; официальная австрийская традиция игнорировала “Константинопольские письма” и настаивала на том, что Йозеф был благоверным католиком, в стиле “без комментариев”.
Только в 1860-х гг. историками были высказаны первые сомнения в подлинности “крамольной” части “Константинопольских писем”, а с1970-х г против ее достоверности с исключительной силой выступает Бильс. Согласиться с этой критикой можно просто потому, что Йозеф был чрезвычайно чужд гуманитарно-красноречивому пустословию, отродясь не собирался делать законодателем своей империи какую бы то ни было “философию”, и вообще к “идеологам” относился примерно так же, как Наполеон (что тому тоже не мешало высоко ценить Вольтера) - так что приведенные выше высказывания попросту не в его духе. Те его “нечестивые” высказывания, что зафиксированы или суммарно описаны в достоверных источниках, сплошь носят характер горьких инвектив или горькой иронии в адрес христианского метафизического оптимизма, а отнюдь не содержат восторгов по части оптимизма прогрессистского; жизнь человека представлялась ему в достаточной степени горестной и безнадежной. Просто, как и господин Кетенхейве из не лучшего романа Кеппена, Йозеф вовсе не полагал, что из общей безнадедежности человеческой жизни – из неустранимой необходимости терять близких, видеть их страдания, страдать, терпеть поражения и умирать самому, - следует то, что люди должны еще и тяжко трудиться или испытывать стеснения и несвободу, или что это все не так уж много значит на фоне неискоренимости бедствий предыдущей группы. Нет, напротив, император полагал, что с тем большей силой надо скрашивать человеческую жизнь достатком, безопасностью, свободами, - то есть, собственно говоря, “покоем и волей” - чем более безнадежна базовая экзистенциальная ущербность этой жизни. Пушкинская строка описывает ключевые понятия его мира совершенно точно; он несомненно подписался бы под строкой “на свете счастья нет (добавив бы: прочного!), но есть покой и воля”, но делал из этого как раз тот вывод, что коли уж “счастья” нет, так тем более надлежит стараться о приумножении и расширении “покоя и воли” – и действительно, вся его государственная деятельность сводится к заботам о долгосрочном их расширении. Но вот мажорно-оптимистические высказывания в стиле “жить стало лучше, стало веселее” и “счастье сластью огромных ягод созреет на красных цветах” Зороастра и Конфуция – это было бы совершенно не в его резком и ожесточенном (что не мешало великодушию) духе. Наконец, невероятно, чтобы император, которому и без того приходилось подвергаться нападкам за неблагочести, дал бы в руки своих врагов такой козырь, как саморазоблачения в письменной форме, и доверил свои самые антицерковные убеждения бумаге, которая могла бы так или иначе выйти на свет божий (что, собственно говоря, и случилось, если верить защитникам подлинности “Константинопольских писем”).
Итак, интересующие нас фрагменты неподлинны; но что это доказывает касательно убеждений Йозефа? Напомним, что в течение трех поколений после его смерти сомнений в подлинности писем не возникало – это значит, что пока оставалась живой хоть какая-то достоверная память об императоре, носители этой памяти не видели в “Письмах” ничего несовместимого с их воспоминаниями о Йозефе. Вот, значит, каковы были убеждения этого императора – таковы, что ему смело можно было приписать прямое ориентализованно-философское неоязычество, и чем ближе к реальным воспоминаниям о нем были люди, тем меньше они сомневались в истинности этого приписывания! Сам Бильс пишет о “Письмах”: “они так хорошо приноровлены к тому, что многие люди считали – одни были с надеждой, а другие с уверенностью – взглядами императора, что” они получили в этом качестве всеобщее признание и рассматривались как ценнейший “приз” биографами и историками Йозефа. Уже по одному этому “от противного” можно судить, что же у него на самом деле были за взгляды...
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
О собственно религиозных взглядах Йозефа на бога и бессмертие известно мало, но достаточно. Из его предсмертных слов – едва ли они выдуманы и едва ли он стал бы лицемерить в последние секунды своей жизни, когда этого и политика уже от него не требовала (христианскую кончину он себе уже обеспечил, и декорум вовсе не обязывал его выступать со специальным предсмертным словом), - так вот, из них следовало, что он признавал существование Мирового Духа-Творца / соответствующего Начала, которого называл Богом, и в распоряжение которого души живых поступают после смерти, причем Он (Оно) по отношению к каждому каким-то определенным образом может ориентироваться (что может быть передано словом “оценивает” или “судит”, хотя суда или оценки в социально-этическом, человеческом смысле слова тут не больше, чем “одобрения” и “приятия” в притяжении положительным полюсом магнита отрицательного полюса другого магнита или, соответственно, “осуждения, отвержения” в отталкивании его же от положительного полюса этого другого магнита). Однако христианский метафизический оптимизм, теодицею, теоцентрическую этику, истинность какой бы то ни было религиозной веры – и, соответственно, метафизический авторитет Церкви – он отвергал. Как следует из замечания на тему о том, что “где религия, там всегда дело темное” (см. выше по треду), он вообще отрицал ту идею, что об этом Мировом Духе можно знать что-то достоверное и правдоподобное, кроме того что Он есть источник всего сущего и что Он каким-то образом относится к душам умерших. О той же позиции говорит его одобрительное отношение к Вольтеру, совершенно немыслимое для верующего (учитывая Вольтерово “растопчите гадину [церковь]»). Как видно, он был деистом в отношении признания бытия некоего Бога-Творца, но твердым агностиком во всех прочих смыслах. Что касается его отношения к этому Богу, то из предсмертных слов видно, что Йозеф безоговорочно смирялся с Его Властью, но ни из чего не видно, что он наделял эту власть каким-либо априорным этическим авторитетом, значимым для человека, а из свидетельств Марии-Терезии (см. ниже) следует прямо противоположное. Похоже, он не считал Бога ни благим, ни не-благим, а полагал, что по отношению к Нему этот вопрос ставить не более осмысленно, чем по отношению к электричеству. В Париже он посетил гуманное заведение общественного призрения – приют, где монахини ходили за "несчастными своего пола" (ЛС. С. 51-52; не знаю, имеется ли в виду что-то определенное – судя по контексту, это мог быть родильный дом для матерей незаконных детей). Йозеф пожелал войти в отделение, где лежали роженицы; монахини ни за что не хотели его туда пускать. Йозеф сказал: "Дайте мне поглядеть на начало человеческих несчастий (рождение)!" Когда он все-таки осмотрел отделение, он с горечью сказал монахиням: "Уж конечно, их состояние не заставит вас раскаяться в том, что вы дали обет целомудрия!"
Мать-императрица, Мария-Терезия, писала ему с суровой критикой о том, как удручают ее его "слишком распущенные принципы в том, что касется морали и поведения", указывая, что три главные его недостатка – это "слишком свободное отношение к религии, которое ни один католический государь не может позволять себе под страхом тяжкой ответственности", отрицательное отношение к аристократам и "столь" часто повторяемое вольнодумие во всех делах; все это, завершает императрица, наполняет ее дурными предчувствиями вместо оптимизма (Бильс 1, 386). В другой раз императрица писала, что "никогда не сможет принять его слишком свободные принципы в том, что касается религии и нравственности" и в связи с этим прямо высказывалась о Йозефе как о своем "семейном кресте". Огорчало ее это до такой степени, что она изъвляла демонстративное намерение отречься от престола, чтобы снять с себя ответственность за происходящее, если Йозеф не исправится; приняв все это за чистую монету, обеспокоенный Кревенхюлер писал ей, что она не должна отрекаться, "дабы религия не претерпела рокового удара от максим вольнодумства, ежедневно усиливающихся" (намек на Йозефа, который при отречении Марии-Терезии получил бы единовластие; в этом Кревенхюлер и видит катастрофу для религии". В 1771 императрица писала своей конфидентке (Бильс, 1, 203): "При нем нельзя и заговорить о религии, клире, авторитете церкви. Его максим [на этот счет] достаточно, чтобы волосы встали дыбом! К сожалению, он трубит эти прелестные принципы, которыми он пропитан, в каждой театральной ложе, и всякий осведомлен об этом еще больше меня". Писала она и то, что по отношению к церкви Йозеф "глубочайше лишен почтительности и очень пренебрежителен", пренебрегает соблюдением церковности, в частности, исповедями, редко дослушивает мессу до конца и часто вовсе ее пропускает, едва ли поучается молитвами; "он исключил всякое чтение и беседы духовного содержания".
Чтобы не доводить дела до разрыва, перед угрозами отречения матери, Йозеф впервые за 6 лет исповедался, а также присутствовал на службах Страстной недели; императрица писала, что по этому поводу "обрадовалась больше, чем когда он родился!"
Картина выходит ясная. Бильс, приводя в своем труде все ее фрагменты, но пытающийся при этом, вслед офицальной австрийской историографии, считать Йозефа истинным католиком, - сочетание, в сущности, невозможное – чуть ли не смущенно комментирует все изложенное так (Бильс, 1, 204-207): "Если [ иногда] с его стороны и были противорелигиозный бунт и величайшая сексуальная вседозволенность, то в целом это было не так" – но в доказательство этого "не так" не находит ничего лучшего, как сослаться на то, что Йозеф все-таки прошел исповедь под нажимом матери!
В бытность его в Тоскане, у его брата Леопольда, местная знать за столом завела речь о Вольтере и наперебой бранила его нечестивые чувства, выраженные в его писаниях. Йозеф все это время молчал, а потом, как будто проснувшись, прервал беседу и с серьезным видом сказал: “Скажите, а разве эти сочинения напечатаны и разве в Тоскане есть те, кто читает эти запретные сочинения?” Все будто онемели.
Бильс (Beales I 384), подгоняя факты под свою презумпцию Йозефова благоверия, находит, что в этой реплике Йозеф резко дистанцировался от Вольтера и его вольнодумства, подчеркнуто высказывая им свое неодобрение. На деле, конечно, все наоборот: он пресек осуждение Вольтера, обратив противосуждающих их собственное оружие. То, что Йозеф писания и взгляды Вольтера очень ценил, известно и из письма Фридриха II cамому Вольтеру, и, независимо, из письма Екатерины II ее обычному корреспонденту Гримму (она сообщала, что Йозеф в беседе с ней горячо хвалил Вольтера; примерно то же писал Фридрих о своих собственных беседах с Йозефом). Даже Бильс вынужден признать (I 381), что если Фридрих в письме самому Вольтеру мог намеренно преукрасить отношение Йозефа к своему корреспонденту, то уж Екатерина Вторая в переписке с третьим лицом ничего искажать в этом направлении не стала бы.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Последние минуты жизни Йозефа (из крупнейшего сборника исторических анекдотов о нем: Graeffer Franz. Josephinische Curiosa; oder ganz besondere, theils nicht mehr, theils noch nicht bekannte
Persoenlichkeiten, Geheimnisse, Details, Actenstuecke und Denkwoerdigkeiten der Lebens- und Zeitgeschichte
Kaiser Josephs II. Wien, 1848. Далее - JK. Сборник носит апологетически-официозный характер, при этом фактографически правдив).
JK 4.
"...Он умер как мудрец и как христианин! Когда монарх, как было сказано, 13 февраля причастился, он произнес молитву: "Господь, который знает все мое сердце, тебя призываю я в свидетели тому, что все, что я предпринял и приказал, я замышлял не из какого иного намерения, кроме стремления к благу и лучшей доле моих поданных; пусть свершится твоя воля!" Незадолго до конца, когда кто-то из находившихся при нем стал читать молитву по его молитвеннику, он сказал: "Ну, хватит! мне этот молитвенник больше не нужен, дарю его Вам (исповеднику), оставьте его себе на память. Теперь молитесь за меня; в твои руки, Господь, предаю свой дух!" Сознание оставило его, и через 10 минут он был мертв.
Завещание его представляет собой красноречивое проявление его самобытного характера. Оно состоит всего из шести строк и не содержит ничего, кроме того, что он все отказывает своему брату Петеру Леопольду".
Франц Греффер пусть говорит, что говорит; мне кажется, что в этом эпизоде не было ни того, что он мог бы назвать умудренностью, ни христианства. Мне кажется, что во всем изложенном император не проявил ничего, кроме той стойкости, горечи и ожесточенности, с которой он относился к смертности всего живого, особенно после страшной смерти его первой, любимой жены; и последние слова его содержали не покаяние за отступления от воли Господа, но последнее свидетельство о том, в чем была его собственная воля.
|
| « Изменён в : 10/23/06 в 22:26:47 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Во время путешествия Йозефа по Франции его как-то спросили о его отношении к восставшим против своего короля Георга американским спепаратистам-республиканцам. Франция поддерживала их против Англии, как врагов своего врага, а передовые люди Европы - как республиканцев и носителей идеологии Просвещения (в самом деле, почти все отцы-основатели США были на деле не теоцентристами-христианами, а сознательными деистами).
Ответ Йозефа стал самым знаменитым его высказыванием за весь визит и вызвал волну разочарования у передовых людей. "В мое ремесло входит быть роялистом", - сказал Йозеф.
|
| « Изменён в : 02/08/10 в 23:14:18 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
ЛС. С. 111. Советник и казначей Больца похитил на службе 20 000 гульденов и укрылся с ними в кармелитском монастыре. На след советника напали; он бежал, а настоятеля монастыря взяли под арест как подозреваемого в причастности к укрывательству Больца и начали против него следствие. Настоятель просил об освобождении, оправлываясь тем, что во время пребывания Больца в его монастыре он сам. настоятель, в монастыре отсутствовал и к укрывательству Больца никакого отношения не имеет. В последнем следствие сомневалось и продолжало дознание; тогда настоятель попросил и добился личного свидания с императором (Йозефу мог свободно жаловаться кто угодно на кого угодно, хоть на него же самого, и император легко шел на личное принятие любых таких жалоб и прошений). Император не знал, что хочет сказать ему настоятель, но оказалось, что настоятель лишь вновь повторил, что его не было в монастыре, когда там укрывался Больца. "А меня это как касается?!" - резко сказал император, повернулся спиной и вышел. (Все эти вещи должно было разбирать следствие, а не император; следствие же было еще не закончено, а слова настоятеля, будь они даже и правдивы - что, опять-таки, могло разобрать только следствие, а не император, - нимало не доказывали, что между ним и Больца не было заранее сговора. Короче говоря, кайзер разгневался по поводу попытки выпросить у него милость "на слово" в обход закона, до завершения расследования дела).
Кайзер непрерывно понукал разыскивать Больца, хотя чиновники пытались тормозить розыск, и в конце концов добился своего. Больца был схвачен и по суду определен в рабочий дом. Йозефа за него просили друзья, ходатайствуя о помиловании виновного; император отказал. Тогда сестра Больца бросилась ему в ноги, умоляя помиловать брата или смягчить его участь по сравнению с приговором суда. Кайзер сказал ей: "Если у Вас есть любовник, и он достойный человек, то приведите его ко мне, и если у него есть хоть какое-то дарование, то будьте уверены, что я постараюсь о его продвижении; что же до преступника, то это дело не мое личное, а государства". Сестра продолжала просить, уверяя, что Больца так болен, что "никак не может быть в работном доме". Кайзер ответил: "И впредь не делайте мне таких бесполезных представлений; знаю, что работный дом никак не может излечить больного. однако ж он не столько вреден для здоровья, сколько виселица!"
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
О сословном неравенстве кайзер однажды отозвался так: «Предрассудки, в силу которых нас хотят заставить думать, что мы стоим выше других, раз мой дед был графом! …Мы при рождении получаем от родителей лишь животную жизнь; поэтому между мещанином, королем, графом, бюргером, крестьянином нет ни малейшей разницы. Душу и мысль нам дарует Создатель; пороки и добрые качества являются результатом дурного или хорошего воспитания и тех примеров, которые у нас перед глазами».
Заметим, что в последней фразе совершенно ясно отразилось деистское представление о доброкачественной природе человека и деистское же отрицание Грехопадения и природной греховности людей.
Папский нунций при дворе Йозефа в ярости писал, что что Йозеф, не имея задушевных убеждений, заполняет свою духовную пустоту идеями Д’Аламбера. Казалось бы, можно поверить оценке этого эксперта. Бретейль, французский дипломат, удивлялся, как это кайзер, закрывая монастыри, одновременно приказывает монахам молиться за него, и не допускает уклонений от этой их обычной обязанности по отношению к монарху; из этого Бретейль выводит, что в душе Йозеф истово веровал в силу их молитвы! С равным успехом можно думать, что римские императоры-гонители в душе верили в силу христианской молитвы, когда заставляли христиан приносить жертву гению императора. «Властители дум упорно считали его за своего» (Митрофанов). Для философов-просветителей Йозеф был «совершенным монархом» (Ланжъюинэ), «раздавившим гадину», так как, в частности, он освободил печать от духовной цензуры. В этом духе, как о своем, отзывались о нем и Гельвеций, и Рейналь. Гримм извещал Вольтера в 1769 г. со слов Фридриха II (только что встречавшегося с Йозефом), что Йозеф «один из нас»! Один Мирабо угадал его истинные чувства по отношению к философии века. Мнение прочих было верно только частично: император был весьма далек от любой отвлеченной индоктринированности, «идеологии», как это тогда называлось (сейчас «идеологией» называют систему идей, тогда так называли подход, провозглашаший примат идей относительно потребностей практики, т.е. человеческих желаний и интересов. Робеспьер предпринимал меры, как приносящие многим людям прямое благо, так и те, от которых такого блага никому не было, зато многие терпели огромные стеснения, лишения и неудобства; в обоих случаях он заботился не о людях, а о торжестве некоторой отвлеченной теории, которая требовала, по своей, надчеловеческой логике, и того, и другого). Характерно, что писал Йозеф только по практическим вопросам и предметам. Издавать Рейналя и Вольтера в немецких переводах он не разрешил. В 1783 г. он в характерной резолюции отрицательно отозвался о людях, «говорящих на современном и модном языке человеколюбия [руссоистском]; дела должны решаться не по их советам, а по его (кайзера) и зрело обдуманным размышлениям”.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
С непокорными старался он быть до определенного предела снисходителен – из принципа, но боязни жестких мер у него не было, скорее наоборот. Волнения в Нидерландах он стремился усмирить без кровопролития, но когда возникла ситуация, в которой оно могло стать необходимым, он писал своему наместнику в Нидерландах в соответствующих случаях без колебаний «стрелять по бельгийской сволочи». На физическое сопротивление своим приказам «он смотрел как на бунт и возмущение», требуя беспрекословного исполнения отданных им приказов под угрозой неуклонных взысканий ыв противном случае (Митрофанов)*, однако в то же время разрешал свободно их оспаривать – свободно жаловаться ему на эти самые его приказы и на его политику в целом, а также свободно критиковать их в памфлетах и т.д. Он также проявлял готовность прислушиваться к таким жалобам и критике и способность убеждаться ими, меняя свою политику.
*Взыскания эти не были черезмерно жесткими и несоразмерными. Однако те, кто ориентировались на стиль благосклонного попустительства и готовности спускать с рук под настроение многое, а-ля Екатерина II или Людовик XV, приходили в ужас от казавшейся им бездушной взыскательности кайзера. В данном случае мы сталкиваемся еще и с тем, что Век Разума требовал от правителя “быть на троне человеком”, то есть демонстрировать чувствительность, иметь фаворитов и друзей, мирволить им – все это как раз считалось необходимым атрибутом человечности правителя, а не коррупцией правления. Йозеф всегда был противником этой точки зрения и по принципу, и по темпераменту, и нарочито жесткий, беспристрастный и “застегнутый на все пуговицы” стиль администрирования, который он проводил, встречал негативную реакцию. В этом, как и во многом другом, Йозеф походил на Наполеона.
Голое принуждение к исполнению приказа Йозеф считал лишь «последним доводом короля», который можно применять лишь после исчерпания всех возможностей к тому, чтобы убедить подданных по-хорошему. Император предпочитал действовать не силой, а убеждением, - пишет тот же самый Митрофанов, который несколькими строками выше говорил о неукоснительной требовательности Йозефа по части исполнения его приказаний. Поэтому, в частности, Йозеф начинал все свои эдикты обширными введениями, в которых объяснял подданным, зачем и почему эти эдикты нужно было издать, и оправдывал предпринятое им вмешательство в течение дел. «Охранители» всех мастей были очень недовольны этой практикой объяснений, которые суверен дает населению; в одном из памфлетов на Йозефа (напомню, что Йозеф разрешил свободно печатать такие памфлеты) говорилось: «Совершенно неуместно сообщать черни и всякому ресторанному политикану о тех основаниях, которые побуждают монарха поступить так или иначе, особенно если эти объяснения, как это почти неизбежно происходит, становятся похожи на оправдания… Большинство народа и неспособно критически относиться к подобным оправданиям, каковые только подрывают престиж власти…» («Критика самовольных решений кайзера по уголовным преступлениям», Вена, 1787).
Можно сказать, что Йозеф принципиально провел в жизнь московитский принцип «земле мнение, царю решение», который в самой Московии (не говоря уж о Петербургской империи!) никогда не исполнялся. Относительно каждой реформы высказывали свое мнение (доводя его до правительства) как собрания, особенно ландтаги, так и желающие частные лица. Ландтаги принимали резолюции о своем отношении к предприятиям кайзера, то благодарственные, то протестующие, с пояснением причин, и пересылали их императору; все это была легальная и, соответственно, совершенно безнаказанная практика. «Жаловаться при Йозефе имел право всякий» (Митрофанов), в том числе на меры кайзера ему же самому. «Каждый со своей бедой и докукой шел к императору, от всех принимавшему прошения». Еще за десять лет до прихода к единоличной власти, при крайне не одобрявшей эти его наклонности Марии-Терезии, Йозеф определил один день в неделю, когда «как бы кто мал ни был, позволено ему подавать Йозефу прошения и претензии; на сей конец приказано его придворным не отказывать ни одному человеку, желающему испросить у него покровительства» (ЛС. С.17).
Свобода печати была им дана почти полная (в смысле политическом, но не религиозном; сочинения Вольтера и Рейналя к изданию в немецком переводе были запрещены! Призывы к нарушению общественного порядка также не допускались – можно было критиковать все, что угодно, включая самого императора и его меры, но оскорбления и преступные призывы не допускались); выходило по 50-60 памфлетов в месяц, как в пользу монарха, так и против него. В большинстве они все-таки были анонимными. В памфлете «Невероятное» Йозефа обвиняли в лицемерии, вероломстве, тщеславии, жестокости, глупости и жадности; все это делалось безнаказанно. В одном бельгийском памфлете заявлялось об императоре, что «любовница его за пустую провинность томится теперь (по его приказу) на куче навоза в одиночном заключении»; такого рода памфлеты, конечно, не должны были оставаться без наказания, как содержащие прямую клевету. За другой бельгийский памфлет с пропагандой сепаратистски-подрывного характера Йозеф велел своему наместнику в Нидерландах следить за деятельностью его автора Лингэ, и, «если станет он дерзостным, изгнать его из моих владений». Бывшие крепостные мужики к концу правления Йозефа стали выписывать газеты и свободно толковать о государственных делах, о чем мы знаем из негодующих отзывов дворян по этому поводу.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
«Народную копейку», что называется, Йозеф берег свято, что в век Просвещения воспринималось как невероятная скаредность по отношению к престижу власти, блеску двора и близстоящим. Он не создавал синекур, резко сокращал расходы. на двор и практически не повышал налоги на протяжение всего своего правления, несмотря на различные чрезвычайные нужды. За 10 лет общая сумма налоговых поступлений возросла с 45 до 48 млн. гульденов (причем в это время наблюдался и рост экономики, и рост населения, так что реальное налоговое бремя не росло вовсе). Бретейль, французский посол, писал в 1783 г.: «Вся система в управлении финансами в Австрии сводится к чрезмерной экономии, столь же несправедливой, сколь и близорукой», - имеется в виду, по отношению к придворным, сановникам и знати в целом; много говорит такое высказывание в устах представителя двора, через 6 лет полетевшего в пропасть из-за «справедливой и дальновидной» финансовой политики по части поддержания блеска двора и удовлетворения аппетитов знати (причем на 26 миллионов населения было чуть не 2 миллиона нищих, число которых за время правления Людовика XVI почти удвоилось)!
Йозеф проявлял себя как снисходительный, учтивый и приятный, хоть и порывистый человек в частной жизни (порывистость его сводилась к тому, что если собеседник Йозефа вызывал у него какой-то репликой особенное неудовольствие, Йозеф иной раз мог резко оборвать разговор и оставить собеседника,), но считал своим долгом держаться требовательно и придирчиво «на службе». А поскольку по роду занятий кайзер почти всегда на службе, то резкости, выговоры, замечания и указания сделались его характерной приметой в отношениях с близстоящими; при этом своим служащим он всегда писал о своих политических намерениях и видах откровенно и прямо. В чувствительный век, когда считалось, что государь проявляет свою человечность, держась по отношению к близстоящим в манере сентиментального родителя, со слезами умиления спуская с рук чуть ли не что угодно, закрывая глаза на их проступки и раздаривая им средства казны на покрытие их частных долгов, манера Йозефа казалась особенно неприглядной. Кроме канцлера Кауница, прочие его сановники и придворные боялись его за резкие выговоры и быстрые решения; ближайшие родственники его также не любили и боялись, и были с ним мало откровенны. Ничего плохого в физическом и материальном смысле им кайзер, собственно, не делал; людей отталкивала его резкость и взыскательность. Подевильс, прусский посол, писал Фридриху, что уже в 1779 г. «начала публика понимать, до чего суров молодой государь», видя, что «он относился к проявлениям ее неудовольствия совершенно равнодушно, отвечая на жалобы смехом». Характерным примером этой «суровости» является приведенная выше история казначея Больца: от правителя XVIII в. знать ожидала бы, что он освободил бы от законного наказания высокопоставленного казнокрада по просьбам его родных и друзей, а также из милосердия к его нездоровью - а не отвечал на эти просьбы в духе: «Радуйтесь и тому, что его не повесили!»
Даже Ридезель писал, что сердце у императора доброе; однако он был суров в выражении немилости. То же пишут другие: «в делах суров и жёсток, требователен и строг без снисходительности». Английский посол писал: «В нем есть доля непощадливости и непреклонности, он недостаточно принимает во внимание людские предрассудки и слабости».
Кайзер достаточно милосердно относился к телам, но не щадил ни предрассудков, ни самолюбий. Это приводило к известным недоразумениям. Летом 1785 года произошло наводнение в Вене. Йозеф первым прибыл на место действия, отдав нужные приказания, и заплакал при виде такой беды подданных. Народ столпился вокруг, крича, что это наказание Божие за умаление императором церкового благочестия и секуляризацию монастырей, и осыпал кайзера упреками. Тот молча пожал в ответ плечами. Получив донесение обо всем этом, Фридрих II писал: «Меня, говоря правду, приводят в изумление слезы, которые пролил император. Государь этот до сих пор не славился своей нежностью». Между тем материальные беды рядовых подданных всегда сильно трогали Йозефа; Фридрих, однако, судил о его несострадательности именно по той беспощадности, с которой он относился к самолюбию знати и сановников.
Во внешнеполитической области Йозеф исповедовал примерно ту же доктрину, что и Наполеон: правитель должен денно и нощно печься о благополучии и справедливости в стране; в то «жалованье» от народа, которое он получает взамен, входит и налог кровью, то есть выделение ему людей и денег на его завоевательные войны. Предполагалось, что вести такие войны _только_ для личного престижа и имперских амбиций правителя недопустимо – это в «жалование» правителя уже не входило. Однако если такие войны разом укрепляли государство в целом, делали его могущественнее и богаче, а также увеличивали его безопасность, - хотя бы «эт шорт ран» никаким отдельным людям никаких конкретных, точно определимых немедленных благ и не приносили, - они считались вполне оправданными. Внешнеполитическая концепция Йозефа была концепцией «реальной политики» и безудержного «агграндисмана» – расширения границ. Прусский дипломат Якоби в 1785 писал Фридриху II, что Йозеф в этом отношении «бессовестен и нагл», что ему «нет дела ни до договоров, ни до собственной репутации, лишь бы увеличить австрийские владения», - эта оценка особенно характерна, если учесть, кто был ее адресатом! Йозеф мечтал присоединить Баварию и Саксонию, северную Италию (где он под сильнейшим нажимом заставил своего брата Леопольда, князя Тосканы, подписать обязательство о грядущем слиянии Тосканы с австрийской монархией; обязательство это было выгодно монархии, но решительно противоречило ее обязательствам по международным договорам, согласно которым Тоскана должна была оставаться особым государством, лишь князем которого являлся бы габсбургский принц, - и честный Леопольд, вступив на престол, аннулировал обещание, исторгнутое у него грозным братом). С другой стороны, он собирался в союзе с Екатериной разделить турецкие владения на Балканах, и, наконец, мечтал о заведении портов и колониальной торговли, в которой так преуспевали приатлантические страны Европы. Однако все эти планы в жизнь он почти не проводил, так как не считал допустимым обременять своих подданных тяжкими налогами, которых потребовала бы на тот момент военная экспансия, а ждал, пока экономический и военный рост Австрии не сделает ее финансово не обременительной, а, наоборот, добычливой. Ту же концепцию разделял потом Наполеон, говаривавший, что экспансионистская война, собственно, «должна кормить себя сама», то есть идти не за счет увеличения финансового бремени подданных, а за счет побеждаемых врагов; что касается подданных, то хватает и того, что они тратят на эту войну свою кровь. Однако у Наполеона были возможности вести такую экспансию, а у Йозефа – практически нет; вот он ее и не вел. Когда все-таки началась турецкая война, он ограничил стратегию своих военачальников требованием вести военные действия так, чтобы не допустить турецкого вторжения в Банат, так как было бы слишком жаль подвергать население своей провинции разорению – хотя ему указывали, что с военной точки зрения надо было именно заманить турок в Банат и разгромить там, а иначе война стала бы крайне медленной и скромной по части славы (так оно и случилось).Однако Йозеф все-таки добивался «агграндисмана» мирными средствами: в 1772 он добился от Марии-Терезии, чтобы та, против своей воли, приняла участие в разделе Польши (Австрия получила тогда Галицию), а в 1775 без войны исторг от османов Буковину. Мария-Терезия буквально ненавидела факт своего участия в разделе Польши как пятно на ее правлении, страшилась ответа за него на том свете, и всамделишно, не напоказ и не для чувствительности века плакала из-за этого участия; мысль о нем «преследовала и отравляла остаток ее дней». Йозеф разделом был очень доволен.
С детства он был упрям и горд; предпочитал сидеть под арестом и голодать (обычная воспитательная мера того времени по отношению к детям), чем уступить своим воспитателям, за исключением тех случаев, когда сам признавал их правоту; отмечалась леность в учебе и одновременно повышенная щедрость – Йозеф, не жалея, раздавал окружающим все карманные деньги; наконец, он полностью сознавал свое высокое положениие: протягивал всем руку для поцелуя и обращался ко всем на «ты», независимо от чина и возраста. Все это относится ко времени. когда ему было 6 –10 лет.
Позднее, сохранив полностью представление о высоком призвании, к которому его обязывала должность, он совершенно переменил представление о подобающих ему знаках высокопочитания. В 1787 он отменил целование руки и коленопреклонение по отношению к императору, пояснив в указе, что отменяются они, «так как подобного рода обращение одного лица с другим несовместимо с человеческим достоинством, и такая почесть подобает одному Богу».
|
| « Изменён в : 11/06/06 в 03:34:48 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
ЛС.117. Скрытно гуляя, Йозеф встретил 15-летнюю девочку, которая искала его и смогла найти; она умоляла его освободить ее от пострижения в монастырь, на которое ее обрекла своей волей мать. Надо сказать, что по законам родители имели право своей властью насильно постригать несовершеннолетних детей в монастырь. Когда же дочь воспротивилась, мать не только подтвердила свою волю, но и, в наказание за противление, еще и лишила дочь наследства. Теперь она просила кайзера примирить ее с матерью. Кайзер согласился и поехал просить мать за дочь, но та отказалась мириться с дочерью, объявляя, что по достоинству наказала ее за ослушание. Кайзер сказал: «Сам Бог гнушается жертвами, которые ему приносят по принуждению!» - и своей властью автократа, т.е. чрезвычайным распоряжением освободил дочь от пострига. Мать уже и поневоле принуждена была дать прощение дочери и вернуть ей права наследства.
|
| « Изменён в : 11/16/06 в 03:46:18 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
|
