 Автор |
Тема: "Сухой лиман" (Прочитано 3049 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
Vagram
Завсегдатай
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 181
|
«Сухой лиман» и Уайлдер
http://wyradhe.livejournal.com/38804.html
Эта небольшая статья Могултая не могла не привлечь моего внимания. Хотя бы потому, что речь в ней идет о двух писателях, один из которых, пожалуй, входит в десятку самых любимых мной авторов мировой литературы, а другой просто является САМЫМ любимым.
Отмечу сразу, что выбор для сравнения именно «Сухого лимана» и «Дня восьмого» кажется мне слегка произвольным. По очень простой причине: текстологическими аргументами он не подкреплен [1]. То есть Катаев, конечно, вполне мог читать Уайлдера, и наверняка действительно читал, но ДОКАЗАТЕЛЬСТВ этому среди имеющихся данных нет, и речь (на мой взгляд) должна пока что идти не о заимствовании, а об общих мотивах. Как у двух ученых, параллельно вышедших на одну и ту же проблему.
Но общая проблема в «Сухом лимане» и в произведениях Уайлдера действительно есть – здесь Могултай прав. По крайней мере, я дальше буду исходить из гипотезы, что здесь он прав, и вести разговор с этой точки зрения. Как мне кажется, к исходному материалу есть что добавить.
1.
Могултай пишет:
«Общий сюжет в обоих случаях – непоправимый, неискупимый, бессмысленный (по стечению нелепых и гибельных случайностей) разгром некоторой семьи на фоне жизни вообще, где такое, как выясняется, вполне естественно. <…> У Катаева среди налетающих и громящих суховеев еще и Революция, но в том то-то и оно, что она у Катаева не какая-то там Воля Гегельянского Мирового Смысла, а именно один из валящихся на головы людей суховеев – ничем, кроме масштаба, не отличающийся от внезапно поразившего одного из героев скоротечного рака».
Вот значение этого последнего момента (про Революцию) Могултай, по-моему, даже недооценил.
Чтобы пояснить, что я имею в виду, приведу просто-напросто список смертей персонажей «Сухого лимана» в порядке их упоминания в тексте.
1. Дед главных героев Никанор – «от какой то странной болезни, поразившей коленную чашечку правой ноги. Была ли это простуда, или костный туберкулез, или еще что нибудь тогда еще неизвестное в медицине, никто не знал».
2. Дядя главных героев Яков – от неназванной болезни, сопряженной с безумием.
3. Мать Александра (имя не названо) – «от воспаления и отека легких».
4. Сестра Михаила Леля – «от костного туберкулеза, поразившего коленную чашечку ее правой ноги».
5. Брат Александра Георгий – убит во Вторую мировую, во время боев в Севастополе.
6. Племянница Михаила Аллочка – самоубийство по каким-то личным причинам.
7. Муж сестры Михаила Нади доктор Виноградов – рак.
8. Отец Михаила Никанор – от «нервно-периферического паралича».
9. Мать Михаила Зинаида Эммануиловна – от воспаления легких.
10. Муж сестры Михаила Лизы Пантелей – от очень странной (недиагностированной) злокачественной опухоли.
11. Сестра Михаила Лиза – от какого-то сердечно-сосудистого заболевания, в пожилом возрасте.
12. Отец Александра Николай – от неназванной серьезной болезни.
Как видим, НИ ОДНА ИЗ СМЕРТЕЙ НЕ ВЫЗВАНА РЕВОЛЮЦИЕЙ.
Это только подтверждается теми местами текста, где связь гибели кого-то из персонажей с темой социальных перемен вполне можно было бы наметить (более того, где такая связь напрашивается). Краткое описание гибели Георгия дается на фоне и посреди длинного рассказа о реалиях дореволюционной России. Примерно так же упоминаются (выше или ниже) и Отечественная война 1812 года, и Первая мировая. Заданная рамка восприятия как бы подсказывает: Георгий погиб просто на очередной русско-германской войне, какую в принципе могла бы вести и Российская империя, просуществуй она до 1942 года.
Что касается Николая, то его болезнь никак прямо с социальными переворотами не связана (во всяком случае, на такую связь нет ни малейших указаний), а непосредственно порожденные этими переворотами опасности его как раз обошли: даже банда атамана Зеленого, напавшая на санитарный поезд, его не тронула.
Наконец, сестра Михаила Надя после убийства Кирова была выслана из Ленинграда куда-то в Сибирь или на Дальний Восток, где «след ее затерялся» – но как раз об ее смерти нет ни слова. На момент финальной беседы Михаила с Александром она может быть и жива: высылка – все же не лагерь (да и в лагерях выживали), а возраст у нее к этому времени должен быть хотя и большой (за 70), но не запредельный.
Таким образом, сделанный вывод подтверждается: автор показывает нам цепочку из дюжины смертей, ни одна из которых не вызвана революционными событиями. Это Катаев – автор «Травы забвения» и «Вертера»! В произведении с трагическим сюжетом, значительная часть действия которого происходит именно в революционные годы!
Думаю, что случайностью это быть не может. Это – авторский замысел.
Вот рождение этого замысла действительно вполне могло быть связано с тем, что Катаев читал Уайлдера и воспринял от него кое-какие идеи (хотя доказательств, повторяю, нет). Ведь что мы, собственно, видим в «Сухом лимане»? Несколько смертей людей, которые были связаны при жизни некоторой системой взаимоотношений (где-то прочных, где-то до условности тонких, и в любом случае довольно сложных), при том, что каждая смерть в отдельности была существенно случайной [2]. И наблюдателя, который отчаянно пытается понять: есть ли в этом наборе случайностей какая-то закономерность?
«Мост короля Людовика Святого».
2.
Итак, становится вроде бы ясно, почему Катаев в «Сухом лимане» исключил Революцию из числа причин смерти персонажей. Он просто стремится рассмотреть наиболее общий случай, а для этого уменьшает число факторов, явно влияющих на события, чтобы ничего не мешало анализу факторов неявных (если они есть). Брат Юнипер, выбирая в качестве объекта исследования катастрофу с мостом, рассуждал точно так же.
Есть ли за цепью внешне случайных событий некая тайная, но тем не менее реальная закономерность? При решении этой задачи Катаев поступает очень хитро. Он дает две (как минимум) подсказки, с помощью которых читателю чрезвычайно легко сделать вывод: да, КАКАЯ-ТО закономерность есть.
Первая подсказка – судьба сестры Михаила Лели, которая умерла в 11 лет от костного туберкулеза правого колена. Перед этим говорится, что дед Михаила, священник в Вятке, тоже умер от болезни правого колена, и эта болезнь тоже могла быть костным туберкулезом.
Здесь обращают на себя внимание два момента:
1. Никакой другой роли в сюжете девочка Леля не играет. В тексте она упоминается всего дважды (сначала говорится о болезни, потом о смерти) и описывается при этих упоминаниях предельно кратко. То есть мы узнаем, что она сначала болела костным туберкулезом правого колена, а потом (вскоре) от него умерла, и это ВСЕ.
2. Обстоятельства смерти деда – вятского священника очень подробно описаны Катаевым в повести «Кладбище в Скулянах». Разница в том, что там совершенно однозначно говорится о воспалении колена, вызванном простудой, а ни о каком костном туберкулезе нет и речи.
Объяснение этим деталям я вижу одно: в «Сухом лимане» Катаеву зачем-то было нужно ввести в рассказ загадочную парность смертей, и костный туберкулез, поразивший правое колено, он сделал знаком этой парности.
Вторая подсказка – это смерть Пантелея. Здесь подчеркивается корреляция (или, как сказали бы французские символисты, соответствие): перевернутая по ошибке ликом вниз икона – внезапная трагическая гибель.
О смерти Лели нас информируют авторским текстом, и больше это в повести никак не обсуждается. Но смерть Пантелея – обсуждается. Она и служит «лабораторным примером», на котором автор показывает, с какой антитезой он (вместе с героями и читателями) имеет дело.
3.
Я согласен с Могултаем в том, что в «Сухом лимане» есть два главных героя с противоположными взглядами на проблему судьбы, но не вполне согласен с его выводом насчет того, что это за герои.
Мне вообще кажется, что авторское построение в этой повести не сводится к антитезе, а оказывается сложнее.
Но – по порядку.
Когда Михаил и Александр вспоминают обстоятельства загадочной смерти Пантелея, между ними происходит такой диалог:
АЛЕКСАНДР. Вот ты, Миша, старый, опытный медик, заслуженный врач, как ты думаешь, от какой болезни тогда умер наш Пантелей? Врачи перерыли медицинские словари, справочники на всех европейских языках – и ничего не выяснили. Никаких упоминаний о такого рода заболевании нигде не находилось.
МИХАИЛ. Как тебе сказать, Саша. Видишь ли, медицина до сих пор не раскрыла всех тайн человеческих недугов. Еще есть много загадочного. Кто то из врачей, помнится мне, сделал тогда предположение… [Следует подробное изложение чисто материалистической интерпретации события, о которой ниже.] А что касается истории с перевернутой иконкой, то я, Саша, будучи учеником Павлова и материалистом, считаю это вздором.
АЛЕКСАНДР. Да, конечно… Но ведь потом погиб и наш Жора, тот самый мальчик, который положил икону ликом вниз.
МИХАИЛ. Наш Жора погиб как герой, отдав свою жизнь за Родину, когда ему было уже сорок лет от роду.
АЛЕКСАНДР. Значит, смерть ходила за ним тридцать пять лет, пока не настигла его на Сапун горе.
МИХАИЛ. Ты веришь в приметы?
АЛЕКСАНДР. Приходится.
В чем разница между позициями двоюродных братьев? Сформулирую сначала, в чем они согласны: в том, что судьба есть сложное переплетение множества причинно-следственных цепочек, в котором многие эффекты (вторичные, третичные, n-го порядка) при нашем качестве знаний не просчитываются в принципе, но которое само по себе вполне реально. Самого существования судьбы (в этом смысле) материалист Михаил нисколько не отрицает. В начале разговора о прошлом именно он дает реплику: «Можно подумать, что злой рок висит над семьей Синайских».
Разница между братьями – не в признании или непризнании самого феномена судьбы. У них вполне единое мнение насчет того, что наша жизнь – это «переплетение нитей», метафорой которого мог бы послужить ковер Дьякона из «Дня восьмого». Но Александр – трансценденталист. Он, очевидно, постепенно пришел к убеждению, что наряду с материальными явлениями в мире есть некий второй слой: его можно называть «идеальным», можно «тонким (нефизическим) миром», можно «высшей силой», – терминология тут не важна, а важно именно то, что в этом «втором слое» видят нечто качественно иное, чем наша жизнь, и потому непознаваемое («высшее» – в смысле находящееся в иной плоскости). На что Михаил говорит: «Ты, Саша, идеалист, может быть, даже мистик. Вот уж чего я от тебя никак не ожидал!» Михаил – антитрансценденталист, никаких высших сил для него в мире нет. К этому измерению реальности он слеп. Наличие в мире непознанных явлений он признает, относится к этому спокойно («На это я тебе ответить не могу при всем моем материализме, – с легкой усмешкой сказал Михаил Никанорович»), и его мировоззрения это не колеблет: «непознанное» не обязательно значит «непознаваемое».
На чьей стороне автор? Думаю, что на стороне Михаила. За это говорят два наблюдения.
Во-первых, Александр, развивая в разговоре с Михаилом свою трансценденталистскую концепцию, с непривычки сваливается в явный абсурд, и автор дает нам это увидеть:
АЛЕКСАНДР. Но ведь и нашу Лизу смерть тоже не пощадила, правда совсем недавно, но… Почему?
МИХАИЛ. Ну, она была уже в пожилом возрасте, когда люди редко выздоравливают от сердечно сосудистых заболеваний.
АЛЕКСАНДР. Значит, смерть все время гонялась за ней, пока наконец не настигла, хотя и в пожилом возрасте.
МИХАИЛ. Ах, Саша, неужели ты до сих пор не уяснил себе, что за всеми нами гоняется смерть? Вот, например, и за мной…
Причем Михаил говорит это на пороге смерти буквальной, в физическом смысле. Его позиция тут, несомненно, сильнее. И автор сознательно нам это показывает.
Второе наблюдение – это та самая материалистическая интерпретация смерти Пантелея, которую предлагает Михаил в разговоре. Привожу ее:
«Кто то из врачей, помнится мне, сделал тогда предположение, что это какая то неизвестная форма тропического гнилостного заболевания еще библейских времен. Я лично думаю, что этот врач был недалек от истины. Возможно, что Пантелея действительно унесло в могилу какое то еще до сих пор не исследованное тропическое вирусное заболевание. Не исключено, что это редчайшая форма рака крови, какого то древнего, может быть, даже добиблейского происхождения. Из глубины Африканского континента вирусы были занесены сначала в воды Верхнего Нила, оттуда в Египет, в дельту Нила, оттуда попали в Средиземное море; может быть, ими оказались заражены морские рыбы, медузы, водоросли, вообще весь средиземноморский планктон. А там уже недалеко до Европы, до архипелага Эгейского моря, до Греции. А может быть, они были занесены из Малой Азии вместе, например, с пальмовыми ветками… Как знать, какова живучесть этих вирусов, каков инкубационный период их заражения. Через сколько веков они могли попасть в кровь античного человека, передаваться из поколения в поколение, не вызывая никаких болезненных симптомов, и вдруг убить отдаленного потомка античного грека…»
Что можно сказать об этом сюжете с гипотетическим вирусом? Я бы прежде всего сказал, что он (сюжет) чрезвычайно РОМАНТИЧЕН. В точном, принятом в нашей литературе смысле последнего слова (по Бальмонту, «романтика – тяга к далекому, связанному с отвагой и достижением»). Думаю, из цитаты это чувствуется [3]. И ведь для фабулы повести, для показанной в ней трагической биографии семьи Синайских выдумка про африканский вирус вовсе не важна. Что мешало Катаеву убить Пантелея каким-нибудь более тривиальным способом, не придумывая такую красивую и страшную, и притом совершенно изолированную от общего сюжета историю? Грубо говоря, зачем эта история нужна?
А нужна она затем, чтобы показать: для данной задачи решение материалиста Михаила БОЛЕЕ КРАСИВО, чем решение трансценденталиста Александра. Не более правдоподобно, или логично, или экономично (это все, возможно, и так, но об этом не идет речи), а именно более красиво. Точка зрения Михаила побеждает еще и эстетически.
При том, что красота, из-за которой человек умирает мучительной смертью от меланомы – это очень беспощадная красота.
4.
В «Сухом лимане» есть и третий персонаж, имеющий свое мнение по проблеме судьбы. Это – Николай Никанорович, отец Александра и дядя Михаила. Он не только трансценденталист, но и – если можно так выразиться – провиденциалист. Если Александр всего лишь робко угадывает за внешне случайными событиями волю нездешних сил, то Николай совершенно уверенно ищет и находит в событиях высший смысл. Это – религиозный человек, мировоззрение которого последовательно и цельно.
Обратим внимание на то, в какой последовательности характеристики мировоззрения трех ключевых персонажей даются в тексте. Там СНАЧАЛА идет разговор между Михаилом и Александром (спор трансценденталиста с материалистом), а ПОТОМ, в финальной части повести, описывается конец жизни Николая и его смерть.
При этом мировоззрения Михаила и Александра, каждое по-своему, внешне неполны и (или) негармоничны. Мировоззрение Михаила выглядит неполным, так как он ограничивает свое познание материальным миром, решительно отказываясь видеть мир идеальный. Мировоззрение Александра попросту не доведено до сколько-нибудь проработанного состояния, иначе он не договаривался бы в беседе до явных глупостей.
А вот мировоззрение Николая завершено и гармонично. Рассудочные противоречия, озадачивающие Михаила и Александра, для него давно остались позади. Как мог бы сказать Гегель – противоречия сняты.
Получается построение, похожее на классическую философскую триаду: теза – антитеза – синтез.
Причем областью синтеза служит религия.
Напомню еще и последнюю фразу повести:
«Он вспомнил, что когда то они называли Сухой лиман Генисаретским озером».
Случайных концовок у позднего Катаева не бывает, это мы прекрасно знаем.
Итак, перед нами – произведение с религиозным месседжем?
Так можно было бы подумать, и я допускаю (хотя и не знаю ничего об отзывах на «Сухой лиман» в 80-х годах), что кто-то из советских читателей так и подумал [4].
Но анализ еще не закончен.
5.
Присмотримся к образу Николая Никаноровича подробнее. С самого начала автор подчеркивает, что он – идеалист, человек религиозный, добрый, альтруистичный. К чему это приводит? Во-первых, он безропотно принимает революцию: «Он считал русскую революцию исторической закономерностью, предсказанной еще декабристами, а также возмездием за прежнюю грешную, неправедную жизнь дворянского общества, купечества и духовенства». Во-вторых, в занятой красными Одессе ему нечего есть, и он – «педагог с высшим образованием, медалист, написавший некогда блестящую работу о влиянии византийского искусства на культуру Киевской Руси» – устраивается в санитарный поезд простым банщиком. Причем этой деятельностью он вполне доволен: «Николай Никанорович с умилением думал о том, что он хоть чем нибудь может быть полезен своему народу, совершающему великий исторический подвиг революции, которую он, впрочем, как христианин не мог принять за ее жестокость, хотя и справедливую».
Достаточно ли этих цитат, чтобы показать, что Валентин Катаев над данным персонажем откровенно издевается?
Если недостаточно, то вот еще пример. В дом, где живет Николай Никанорович в Одессе, приходит делегат от расквартированной рядом красноармейской части и просит жильцов одолжить на ночь подушки, чтобы красноармейцы не спали на голых досках. Николай Никанорович, единственный из всего дома, дает две подушки (красноармейцев как минимум взвод). Красноармеец благодарит и интересуется, сочувствует ли Николай Никанорович революции.
«– Нет, – строго ответил Николай Никанорович, – я не сочувствующий, потому что не могу сочувствовать никакому насилию. Но мне больно подумать, что простые русские люди должны будут спать в холодном сарае, на голых досках, да еще без подушек под головой. Ведь они мои братья».
По степени адекватности окружающей реальности действия и высказывания Николая Никаноровича подобны действиям и высказываниям Васисуалия Лоханкина. Только тут все всерьез, и все действительно трагично.
Николай – хороший человек, читателю (думаю, и автору тоже) его искренне жаль. Но это не отменяет того факта, что он жалок, нелеп и беспомощен. И мировоззрение его – такое же. Перед нами фальшивая философская триада, фальшивое снятие противоречий, фальшивый синтез.
Не Генисаретское озеро, а Сухой лиман.
5.
В «Сухом лимане» вообще достаточно явен и силен религиозный мотив. Назову самые устойчивые элементы, связанные с этим мотивом (те, которые фигурируют в повести хотя бы дважды):
1. Разговор об исторической роли русского духовенства, начатый Михаилом и поддерживаемый автором. Для Михаила, как и следует ожидать, смысл этой проблемы – чисто социологический.
2. Внешнее сходство Николая Никаноровича с Иисусом. Это дается сначала намеком, а потом и прямым авторским текстом.
3. Ассоциация: залив Сухой лиман – Генисаретское озеро.
4. Пальмовая ветка, заложенная за икону.
Вот о последнем стоит поговорить подробнее. Образ пальмовой ветки проходит вообще через всю повесть (упоминается 12 раз – другого предмета, о котором говорилось бы так часто, там просто нет). «Ветка Палестины» – постоянный спутник героев. Она присутствует в квартире Николая Никаноровича, отца Александра. Зинаида Эммануиловна, мама Михаила, тоже покупает пальмовые ветки, чтобы заложить за икону. Мать Пантелея во время его свадьбы с Лизой говорит: «И пусть у вас всегда за образом будет пальмовая ветка, символ мира и тишины». Эта ветка сохраняется и тогда, когда Пантелей умирает, а Лиза в отчаянии умоляет Спасителя о пощаде: «Темный лик богочеловека оставался неумолимо строгим, беспощадным, и рука его с двумя поднятыми вверх перстами оставалась неподвижной, и на темном, древнем челе его лежала легкая тень прошлогодней пальмовой ветки…»
На фоне рассказанной нам трагической истории такой «символ мира и тишины» мог бы выглядеть несколько двусмысленно. Но Катаев эту двусмысленность решительно убирает.
Развивая гипотезу о том, что Пантелея убил таинственный вирус, Михаил Синайский говорит:
«А может быть, они [вирусы] были занесены из Малой Азии ВМЕСТЕ, НАПРИМЕР, С ПАЛЬМОВЫМИ ВЕТКАМИ…»
Не приходится сомневаться, что здесь опять авторский замысел. Религиозный символ мира и тишины – источник смертоносной заразы. Собственно, и осененный этим символом бог – кто угодно, только не источник добра.
6.
Итак, Катаев в «Сухом лимане», подобно Уайлдеру в «Мосте», формулирует «проблему судьбы» (в чуть менее явном виде, чем у Уайлдера) и дает несколько возможных решений, ни одного из которых читателю не навязывает (как и Уайлдер), хотя авторского отношения не скрывает (а вот тут он как раз более решителен и откровенен, чем Уайлдер). Реальность судьбы как материального факта он, видимо, даже и не думает отрицать. Отрицает он две вещи: во-первых (по-видимому) наличие каких-либо высших или надмирных сил, управляющих судьбой, и во-вторых (точно) наличие в случайностях нашей жизни какого-либо этического месседжа. Дело не в том, существуют ли таинственные законы, управляющие судьбой, – дело в том, что если они и существуют, они для людей не важны.
Как говорил Ян Вэньли, «среди людей преобладают два образа мыслей: мнение, что есть вещи дороже, чем человеческая жизнь, и мнение, что ценнее жизни ничего нет». Какого образа мыслей придерживался Катаев, можно угадать с первого раза.
Надо учитывать и то, что «Сухой лиман» – последняя крупная вещь Катаева. Эта повесть была написана 88-летним человеком, который совершенно не хотел умирать, но умом не мог не понимать, что осталось не очень долго. Если он тратил на это последние месяцы – значит, было с чего.
7.
В одном отношении Катаев и Уайлдер принципиально различаются.
К Торнтону Уайлдеру можно применить множество похвальных эпитетов, но его никак нельзя назвать писателем-реалистом. Место действия «Моста короля Людовика Святого» – Испанское Перу начала XVIII века – в значительной степени условно: такие же события могли бы произойти, в общем, где угодно. Искусно распределяя по тексту исторические детали, Уайлдер отлично создает в «Мосте» эффект достоверности, но реальной истории там нет. В «Мартовских идах», где большинство действующих лиц – как раз реальные и общеизвестные исторические персонажи, Уайлдер сознательно и довольно сильно меняет ход исторических событий: не настолько, чтобы герои стали неузнаваемы, но ровно до такой степени, чтобы роман не мог считаться историческим. Видимо, ему почему-то нужно было помещать действие в условный мир.
С «Днем восьмым» дело обстоит интереснее всего. На первый взгляд этот роман производит впечатление вполне реалистического. Иногда говорят, что Уайлдер решил ответить в этой книге на все когда-либо слышанные им упреки в отвлеченности. Время и место действия – конец XIX и начало XX века, Америка. Много персонажей, много подробностей. И вот уже ближе к концу объемистого романа говорится:
«В одно ясное декабрьское утро… жители Бастерра были поражены живописнейшим зрелищем: в порт входила большая четырехмачтовая шхуна, где на каждой рее стоял десяток подростков в белом, вытянув руки в стороны. Дальнейшее оказалось еще более удивительным. Учебный корабль польского флота “Гдыня” совершал кругосветное плавание. На нем было двести гардемаринов в возрасте от тринадцати до шестнадцати лет. Когда у людей, населяющих целый остров, у всех черные глаза и черные волосы, им кажется, что такая масть естественна, как и сопутствующие ей черты характера, что таков Человек. Тут нет для них тайн. Черты эти привычны и принимаются как должное… И что же! Вдруг на берег сошли двести юных гардемаринов и их командиры и явили островитянам образ иного Человека – с беззащитной синевой ясных глаз, с волосами цвета меда, словно говорящего о чистоте и невинности. Когда Григорий Великий впервые увидел на римском невольничьем рынке рабов из Британии, он воскликнул: “Это не англы, это ангелы!” Четырехмачтовик “Гдыня” продолжал свой путь вокруг света, но в воображении женщин Сент-Киттса плыла на развернутых белых парусах другая “Гдыня” – с экипажем из непорочных рыцарей, синеоких и розово-золотистых».
Мог ли Уайлдер – классический филолог, преподаватель гуманитарных наук, офицер разведки во Вторую мировую войну, наконец, просто эрудит, – мог ли он не знать, что в конце XIX века никакой Польши как государства не существовало, а город Готенхафен принадлежал Германии? Не мог он этого не знать. Польский корабль – это сознательно поставленный знак, сообщающий читателю (если он еще не догадался): перед нами не реалистическое повествование, а романтическая сказка. Как «Алые паруса».
Если Уайлдер делает полем для философских экспериментов идеальные миры, то Катаев – собственную жизнь («Сухой лиман», как и все произведения периода «мовизма», в немалой степени автобиографичен). Тут разница, можно сказать, диаметральная. Не берусь ее чем-то объяснять, но просто констатирую как наблюдение. Уайлдер был в некотором роде по-старорежимному вежлив с окружающим миром. Он мог себе это позволить. У человека, который прошел сначала мировую войну (отнюдь не на штабных должностях), потом Гражданскую, потом камеру в Чека, а потом оказался в совершенной новой и очень жесткой реальности, к которой был вынужден приспосабливаться, – у такого человека оснований для старорежимной вежливости не осталось. Его сдерживали в высказываниях только внешние факторы (а к концу жизни уже и не сдерживали). Вот и получилась такая проза, какую мы видим в «Траве забвения», в «Вертере» и в «Сухом лимане»: очень красивая и очень беспощадная.
Примечания.
[1] Хороший образец изыскания, где такие аргументы как раз есть – статья того же Могултая про бигнонию, которая служит в «Траве забвения» символом революции.
[2] Что значит «случайна» – вопрос не совсем простой. Ю.В. Чайковский в свое время продемонстрировал многозначность термина «случайность», выделив семь его возможных значений:
I. Случайность как непонятая закономерность. Картезианская (лапласовская) интерпретация вероятности как псевдослучайности.
II. Случайность как пересечение несогласованных процессов. Пространственно-временное псевдослучайное пересечение независимых причинно-следственных цепей.
III. Случайность как произвольный выбор.
IV. Случайность как уникальность. Отсутствие или недостаток объектов для сравнения.
V. Случайность как неустойчивость движения. Отсутствие целеустремленности (тенденции) процесса.
VII. Случайность как относительность знания.
VIII. Имманентная случайность.
Забегая вперед, скажу, что дальше у нас будут фигурировать сторонники интерпретации случайности в смысле I (позиция Александра и Николая), в смысле VII (позиция Михаила) и в смысле II (позиция автора, как я ее понимаю). Интересно, что детерминизм (интерпретация случайности в смысле I) может быть как материалистическим (лапласовский детерминизм), так и религиозным (провиденциализм). С другой стороны, материалист совершенно не обязан быть детерминистом: он волен интерпретировать случайности как в смысле I, так и в смысле II.
[3] Кстати, глубины Африканского континента, добиблейские времена – это в точности место и время действия «Великой дуги» Ефремова, исключительно романтичной книги.
[4] Что взять с публики, которая была способна «Мастера и Маргариту» принять за христианское произведение? Я сам таким идиотом был, когда писал по «М и М» выпускное сочинение. Чего уж тут.
|
|
 Зарегистрирован |
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
!!!
Необычайно интересно и почти все (по-моему) верно. Однако, мне кажется, необходимо сделать одно терминологическое, оно же содержательное уточнение, связанное со словом "трансценденталист". И одну поправку касательно идеализма, материализма и высших сил.
Александр - авторский герой Катаева (Валентин Катаев там именно Александр Синайский, а не Михаил, это автоматически вытекает из их биографий и родственных связей) - не "трансценденталист" в настоящем смысле этого слова, на самом деле он не меньший "материалист", чем Михаил Синайский. "Никаких высших сил" нет для них обоих.
Оба они воспринимают жизнь как арену, по которой за живым гоняется мировая энтропия и в конце концов его убивает. Разница между ними только в одном: Александр полагает, что в том, СКОЛЬ ДОЛГО она гоняется и КОГДА ИМЕННО настигает, есть какие-то факторы, для нас таинственные и неизвестные, о которых мы и представления не имеем. Что есть какие-то силовые линии, нам неведомые, на которые мы можем наступить, сами того не зная - и этим навлечем на себя удар мировой энтропии, по закономерностям, нам неизвестным. Жора положил икону лицом вниз - и погиб преждевременно, не "естественной смертью", по мнению Александра Синайского, одно, ВОЗМОЖНО, потянуло за собой другое. Никакой высшей силы в этом нет - это все равно, что подставиться неведомо для самого себя под радиоактивное излучение и потом умереть преждевременно от рака, только про механизм действия излучения мы ТЕПЕРЬ знаем, а про механизм, включающийся с переворачиванием иконы, не знаем ничего.
Александр верит также в возможность предзнаменований - то есть в то, что колебания нарушенных нами силовых линий, которые потом отдадутся нам определенной гибелью, могут чем-то зримым проявиться сразу.
Михаил же полагает, что обо всех таких факторах и закономерностях ставить вопрос бессмысленно. Именно это он называет материализмом, а воззрения Александра ему кажутся идеализмом и чуть ли не мистикой.
В этом сказывается его философская неподкованность. Воззрения Александра ничуть не менее материалистичны, нетрансценденталистичны и немистичны, чем его собственные. Александр полагает, что на нашу жизнь и смерть влияют, наряду с уже известными физике силами, еще какие-то, физике пока неизвестные, а может быть, они и никогда ей не станут известными. Но почему эти силы надо считать "высшими" или совершенно иноприродными (=трансцендентальными) по отношению ко всему материальному миру, а не его частью? На мой взгляд, нипочему. Любой первобытный человек тоже полагал, что что-то не так перевернув, он может включить в общей механике мира какой-то отдельный механизм/контур, который теперь принесет ему вред. От этого он не становился трансценденталистом, так как этот механизм/контур он вовсе не противопоставляет всему остальному миру как нечто принципиально иноприродное и высшее - это просто часть мира.
Так же и Александр. Человек, съевший плод, зараженный определенными бактериями, с большой вероятностью заболеет или умрет; пока мы не знаем ничего ни о бактериях, ни о механизме болезни, это для нас неведомая по характеру, но ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО известная как факт причинно-следственная связь. Предположительно - потому что пока мы не знаем, каков все-таки механизм, и пока эффект отложен и связь его с предыдущими действиями не вполне ясна, мы не можем быть уверены в том, что именно такое-то действие вызвало именно такой-то результат.
Александр допускает и склоняется к той мысли, что тО, что называется "суевериями" по части судьбы, о ее навлечении на себя, о ее знамениях - на самом деле более или менее отвечает истине. Что допустив переворачивание иконы, мы включаем какой-то вредный, губительный для нас эффект, нацеливающий на нас мировую энтропию пораньше и поточнее и ослабляющий нашу защиту от нее. Механизм этого эффекта нам так же неизвестен, как механизм с бактериями был неизвестен людям до Левенгука.
Но в этой идее Александра нет ничего от признания "высших сил" или трансцендентализма. Это просто доверие опыту предков, согласно которому их "суеверия" насчет ритуальных нарушений, навлекающих на человека злую судьбу, в какой-то - высокой - мере отвечают истине, и отражают действие каких-то нам пока неведомых, но вполне посюсторонних сил. Все это не менее "материалистично", чем убеждения Михаила.
А Михаил полагает, что оно именно суеверие, и что никаких сил, кроме тех, что уже наукой открыты, не то быть не может, не то не следует привлекать к объяснениям фактов. Сомнительно, чтобы он верил, что неоткрытых сил нет вовсе. Скорее, он полагает, что наличных фактов и в помине недостаточно, чтобы признавать за сувериями какую-то реальную основу - и что следовательно и разговор в стиле "Но вот же перевернул икону - и погиб до времени; так, может... и вот мне кажется..." - не должен даже и начинаться: может быть как угодно, а никаких оснований для выведения из известных фактов того, что есть, мол, некие силовые линии, существование и последствия нарушения коих и отражено относительны адекватно в суевериях, - нет; а раз оснований таких нет, то и говорить не о чем.
На чьей стороне сам Катаев? Фронтовики очень часто "суеверны". Автобиографическим персонажем в Лимане является Александр, а не Михаил. Наконец, Михаила Катаев сделал несколько начетнически ограниченным: он припечатывает с ходу к словам Александра ярлыки "идеализм" и "мистицизм", хотя идеализма и мистицизма там не больше, чем в мировоззрении самого материалистического материалиста.
Поэтому я думаю, что сам Валентин Катаев в этом споре на стороне Александра, тем более, что его позиция и более адекватна гносеологически. Александр не настаивает категорически, что обсуждаемые им силы и механизмы есть, для него это гипотеза, которую лично он принимает. Михаил же категорически настаивает, что таких сил и механизмов нет - и вот это удивительно: откуда он это знает? Вот если бы он сказал, что оснований для их признания и даже для постановки вопроса о признании наличия таких сил до такой степени нет, что признавать их нечего - иное дело; но говорит-то он не это.
Решающий довод: Валентин Катаев действительно полагал, что ранняя гибель его брата была предзнаменована и предопределена еще в его детстве, когда Евгений Катаев и два его друга на лодке пытались проплыть далеко из Одессы, попали в шторм и едва остались живы. «Не могу забыть янтарно-коричневых глаз моего брата Жени, когда он рассказывал мне эту историю, его сиреневых губ и опущенных плеч обреченного человека. С этого дня он был обречен. Ему страшно не везло. Смерть ходила за ним по пятам. Он наглотался в гимназической лаборатории сероводорода, и его насилу откачали на свежем воздухе, на газоне в гимназическом садике, под голубой елкой. В Милане возле знаменитого собора его сбил велосипедист, и он чуть не попал под машину. Во время финской войны снаряд попал в угол дома, где он ночевал. Под Москвой он попал под минометный огонь немцев. Тогда же, на Волоколамском шоссе, ему прищемило пальцы дверью фронтовой «эмки», выкрашенной белой защитной краской зимнего камуфляжа: на них налетела немецкая авиация и надо было бежать из машины в кювет. Наконец, самолет, на котором он летел из осажденного Севастополя, уходя от «мессершмитов», врезался в курган где-то посреди бескрайней донской степи, и он навсегда остался лежать в этой сухой, чуждой ему земле...»
Итак, Валентин Катаев как раз разделяет позицию Александра насчет силовых линий. "Мировые струны", которые опасно и бессмысленно колебать, и вправду были его любимой метафорой. Возможно, он перенял это выражение у Булгакова - но уж точно усвоил как свое.
***
А вот трансцендентализма там никакого нет ни у Михаила, ни у Александра. Ни у Валентина Катаева. Последняя фраза однозначно: то, что КАЗАЛОСЬ в детстве Генисаретским озером, ОКАЗАЛОСЬ Сухим Лиманом, водемом с мертвой соленой водой, потом еще и высохшей.
Иными словами: в детстве была у него христианская картина мира, но потом он пришел к выводу, что действительности она не отвечает, действительность много проще и хуже. То, что выдавали за Генисаретское озеро, на самом деле являлось Сухим Лиманом.
Что Катаев реально проделал именно эту эволюцию между 1912 и 1915/16 годом - твердо известно и независимо.
|
| « Изменён в : 04/14/09 в 22:08:09 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Бенни
Administrator
б. Бенедикт
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2542
|
А в чем же заключается разница между "потусторонним" и "посюсторонним", если не в точке зрения? Так, по-моему, считают и многие мистики, а не только материалисты.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Почему радиоволны или излучение сверхновых - не "потустороннее"? Потому что они эмоционально ощущаются нами, как часть нашего мира, той самой стороны, на которой мы. И антиматерия из некоего параллельного измерения, и все параллельные миры - "посюсторонни" по той же причине, хотя они и могут быть их других "отсеков" нашей стороны. И все волновые процессы "посюсторонни", хотя с интутивной точки зрения нематериальны. Чтобы это передать, пришлось даже вводить модификацию понятия "материя", включая в нее, помимо вещества, еще и поле.
Ощущение и концепция "потустороннего" возникает тогда, когда предполагается, что у всего этого мира со всеми его отсеками есть некая иная сторона, где сидит некий сверхразум (сверхразумы), иноприродный по отношению ко всему, что есть в нашем мире со всеми его отсеками, и лежащий как бы полностью за границей нашего мира - и там, за этой границей, нет ничего, кроме этих разумов (иначе там просто был бы еще один отсек нашего материального мира). И что именно эта "та сторона" является скрытым источником бытия "нашей" стороны и тайным администратором и повелителем ВСЕГО на "нашей стороне" и всех законов, действующих на нашей стороне. И многое из того, что нам кажется "просто" событиями нашего мира, в том числе случайными - это на самом деле проявление тайной или явной разумной воли тех самых разумов.
Гегельянский Абсолютный Дух трансцендентен. Бог авраамитов трансцендентен. При желании платонвский источник Идей можно считать траснсцендентным (хотя на самом деле Идеи Платона отвечают нынешнему понятию о полях - поле львиности, поле стольности... поля эти при взаимодействии с веществом образубт из него преддметы - львов, столы... Поля интерферируют: идея львиности во льве интерферирует с идеей когтистости, идеей шкурности, идеи желтоцветности...)
Но те силовые линии, которые нарушает, по своему мнению, язычник, когда встает с левой ноги, и то/тот, что/кто ответит ему на это бедой - они не трансцендентны. И даже если ответит ему на это бедой не безличный закон природы, а некий личный могучий дух - он (этот дух) все равно не трансцендентен. Он часть нашего мира, хоть даже, допустим, и главная.
Александр Синайский - именно так воспринимает мир.
NB. Идеализм, мистика и трансцендентализм - вещи разные. Можно быть идеалистом и не быть трансценденталистом. Александр Синайский, впрочем, ни то, ни другое и ни третье. Он язычник-"стихийный материалист"-монист, не прошедший закалки Фрэнсисом Бэконом.
А Михаил Синайский ее прошел.
Разница между ними только в том, что они по-разному оперируют эмпирическим опытом. Если человека убил рак после перевернутой иконы, то для Александра это повод предположить, что одно связано с другим, и даже склониться к этому предположеннию на фоне наличия соответствующего мнения у предков.
А Михаил Синайский знает, что сам по себе такой случай вообще ни для чего не повод, а мнение предков никакого авторитета не имеет, пока неизвестно, на какие доказатеньстьва оно опиралось.
Любой касситский сотник горячо поддержал бы Александра Синайского. Любой последователь Фрэнсиса Бэкона присоединился бы к Михаилу.
Просто Михаил Синайский, как и подобает бэконианскому новоевропейскому ученому-материалисту, не знает, что касситский сотник с его обрядами и приметами - это его же поля ягода, просто правильной манере оперировать эмпирикой еще не обучен. Михаил Синайский не читал моих текстов про рациональную природу магико-мифологического "знания" ) = вот он этого и не знает. И поэтому он касситского сотника и Ал. Синайского назовет идеалистом и т.п., что вовсе не так.
|
| « Изменён в : 04/17/09 в 22:47:33 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
|
