 Автор |
Тема: О методологии. (Прочитано 2348 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
credentes
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 936
|
Анн Бренон
О методологии исследований
Вступление
Говоря о своём опыте (уже довольно долгом…) исследовательницы катаризма, то для простоты изложения я просто буду приводить материалы и конкретные примеры, способные «методологически» иллюстрировать прогресс в области изучения ереси - изучения, которое само по себе является составной частью историографии, представляющей собой открытие, публикацию и неустанное изучение источников.
Но в основе всего лежит страсть: никогда не отпускавший интерес, начиная с подростковых увлечений средневековой средиземноморской цивилизацией, трубадурами - а потом, в скором времени, катарами. Я запоем читала столько книг, в том числе и ученые издания о трубадурах, воссоздававших атмосферу, где вдохновителями поэтов были еретики. Это были времена, когда «Любовь и западная культура» Дени де Ружмона приводила в восторг всё моё поколение… Зачитываясь книгами на эту тему, я тут же поняла, что исторический анализ феномена катаров абсолютно недостаточен, книги противоречат друг другу, они запятнаны предвзятыми мнениями, или же переполнены эзотеризмом. Но это только подстегивало моё желание знать больше, понимать лучше и, возможно, самой взять решение проблемы в свои руки… И это я могу назвать, без ложного стыда, призванием.
1. Вхождение в религиозный мир
Но как подойти к серьезному историческому - «научному»! - исследованию катаризма, если эта тема во французских университетах в 1965 году вообще не существовала? Я пыталась сделать всё от меня зависящее, поступив в Школу Хартий, чтобы овладеть базовой техникой общей медиевистики и иметь возможность доступа к оригинальным документам: палеография, дипломатия, средневековая латынь, романская филология, средневековая археология, источники и так далее. Я выбрала в качестве специализации староокситанскую филологию. Выбрала дипломные тезисы под руководством Жака Монфрина: «Книги вальденсов. 24 рукописи религиозной литературы пьемонтских вальденсов, написанных на окситан и датируемых 14-16 веками» (1970). Параллельно я училась на курсах в Школе Высших Студий, отделении религиоведения, где под руководством Кристин Тузельер написала дипломную работу «Катаризм и вальденство в Лангедоке в 12-13 веках» (1973). Благодаря вальденсам, я смогла получить эмпирическим путём кое-какие основы религиозной культуры, в которой я была абсолютным профаном, чтобы, наконец, войти, с робостью и уважением, в мир средневековой ереси.
Эта проблема чрезвычайно распространена во Франции, с ее светской культурой, где люди, не имеющие понятия о религии, довольно часто пишут работы о медиевистике, о Средних веках, являющихся миром, сотканным из религиозных представлений. Особенно остро это чувствуется, если дело касается вопросов, связанных с историей Церкви и, прежде всего, ересей. Я поняла это, когда сама преподавала в университете в Монпелье в течение многих лет «средневековые европейские ереси». Наши французские медиевисты особенно плохо образованы в этой области.
Даже и сегодня, несмотря на мой «катехизис», пройденный у вальденсов, и мои «семинарии» у катаров, я до сих пор ощущаю огромные лакуны в области теологии и религиозной культуры. Но катаризм невозможно понять, не зная контекста средневековой христианской религиозности - а некоторые его корни вообще следует искать в истории ранней Церкви. И мне приходится постоянно просить советов у своих друзей, священников или пасторов, которые мне очень помогали. Но я и до сих пор чувствую, что мой взгляд с этой стороны очень ограничен…
2. Риск попасть в ловушку
Приблизиться к миру средневековой ереси… Наверное, пришло время признаться, почему я не посвятила свои тезисы в Школе Хартий (ни свою дипломную работу в Школе Высших Студий) катаризму. Ведь как ответил мне Жак Монфрин, когда я спросила его, могу ли я написать тезисы на эту тему: «Катары - ведь это же несерьезно для выпускника нашей Школы». Это было в 1967 году. Но ведь до сих пор еще у историков часто нет твердой почвы под ногами в этом вопросе. Потому я хочу привести здесь несколько собственных методологических рефлексий в качестве совета. Это довольно общие и схематичные замечания, которые можно применить к изучению многих уничтоженных диссидентских движений, от античных гностиков до средневековых еретиков; но, как вы увидите, они особенно подходят к случаю с катарами…
Природа источников
Любое диссидентское движение является для историка очень сложным для изучения, вернее, если так можно сказать, ловушкой по своей природе. С незапамятных времен по этому поводу существует две точки зрения, одна из которых доминирует. И та точка зрения, которая доминирует, преподносится как норма, в любом случае определяющая будущее тех, кого уничтожили. Вот такая «официальная» точка зрения почти исключительно представлена в текстах и исторических трудах, и исходя именно из нее, кодифицируются документальные источники. Таким образом, авторитет победившей власти, исходящий из этих источников, становится авторитетом самим по себе. Проблема и в том, что в этих источниках слишком в общих чертах описана точка зрения уничтоженных, чтобы ее можно было понять, и это требует от историка чрезвычайного умения применить критическую методологию. Кроме того, из-за этих источников в коллективном сознании господствует именно «официальное» видение, а это требует от историка еще и дополнительных интеллектуальных усилий, чтобы преодолеть схемы и стереотипы, сложившиеся до него. Что касается катаризма, то источники, опровергающие эту ересь, очень многочисленны: целые книги цистерианской полемики 12 века и доминиканской 13 века - и особенно огромные антикатарские итальянские Суммы (Монета Кремонский, Райнерий Саккони, Ансельм Александрийский и т.д.) долгое время представляли собой единственный доступный исторический материал.
Хочу добавить, что еще больше масла в огонь по поводу катаризма подливает то обстоятельство, что его уничтожение совершилось в контексте особенно трагического насилия - крестовые походы, Инквизиция - когда идеологические и физические репрессии ясно и недвусмысленно выявили и разделили преследователей и преследуемых. И так случилось, что преследуемые исчезли с лица земли, а победители сохранились и выжили в качестве своих непосредственных преемников. И это не может не влиять как на разницу в подходах историков к данному вопросу, так и на их заангажированность.
Тяготы историографии
Эта страстная атмосфера, которую трудно преодолеть - да и, собственно, с какой стати ее преодолевать? объективность не означает нейтральность - еще более усугубилась решительной романтической и полной энтузиазма ориентацией новой историографии, которая открыла для себя эту тему, начиная с конца 19 столетия, а именно с «Истории альбигойцев» Наполеона Пейра (1870).
Тогда выкристаллизовались две крупные историографические тенденции, существующие по сей день, и обременяющие всё изучение катаризма. Схематически их можно определить таким образом: те, кто буквально воспринимают официальные источники средневековой катарской полемики и становятся на сторону традиционной католической историографии, преимущественно враждебной к ереси, пытающейся обесценить ее как теологически, так и социологически, примитивизировать ее историческое значение, уменьшить ответственность религиозных репрессий за ее уничтожение. Вторая тенденция противоположна первой - это те, кто полностью подвергает сомнению источники «продиктованные победителями», и заявляет о существовании внутренних тайн ереси, движение апологетической реабилитации катаризма, слишком открытое к поэзии, к романам, но также и к эзотерике - и именно эта тенденция завоевала рынок. Мы знаем и другие подобные исторические феномены, переживающие такую же фантасмагорическую «реабилитацию»: например, друиды или тамплиеры. Эта безумная эзотерическая тенденция, как это не парадоксально, регулярно подпитывает и играет на руку первой, официальной тенденции.
Теперь понятно, чем объяснялось замечание Жака Монфрина в 1967 году: катары были темой слишком несерьезной для исследователя, и тем, кто хотел всерьез заниматься наукой, он не советовал ими увлекаться.
3. Изучение комплекса источников
Однако, реальная ситуация не была так безнадежна, как следует из этого краткого очерка. Существовал и третий путь. Были серьезные ученые, работавшие в этом направлении, и добивавшиеся успехов - тем более, что на свет стали появляться новые источники. В середине 20 века доминиканский эрудит Антуан Дондейн открыл и опубликовал два чрезвычайно важных фрагмента аутентичных катарских книг: Книги о двух началах и Латинского или Флорентийского Ритуала. В свою очередь Кристин Тузельер опубликовала фрагмент из Анонимного трактата катаров. В 1959 году Рене Нелли перевел на французский язык и опубликовал с комментариями Писания катаров, собрание катарских текстов, известных на то время; в 1975 году он написал свою главную книгу, Философия катаризма. В 1977-1978 гг. Жан Дювернуа опубликовал свою Сумму в двух томах: Катаризм. 1 Религия катаров; 2 История катаров - исследование, которое впервые опиралось на собрание всех источников. Начиная с 1965 года (публикация Реестра Жака Фурнье), тот же ученый начал методическую публикацию архивов Инквизиции Юга. Еще через десять лет Эммануэль Ле Рой Лядюри в своей знаменитой Монтайю, окситанская деревня провел фундаментальное социологическое исследование верований еретических верующих. В то же самое время молодая средневековая археология, наконец-то, определила, что авторство великих «головокружительных цитаделей» вдоль арагонской границы принадлежит архитекторам короля Франции, а также стала интересоваться таким феноменом, как «окситанский каструм», основой южной социальной общности в целом, и особенно общности у катаров.
Мне повезло принадлежать к поколению, которое пошло по следам Рене Нелли и Жана Дювернуа на этом «третьем пути», изучающем катаризм ради него самого и исходящем из его собственных слов. В последней четверти 20 века, если не смотреть исключительно через призму антикатарских архивов, можно, наконец, подвести итог, что катаризм - это знаменательный исторический феномен, хорошо документированный многочисленными и разнообразными источниками: полемикой Римских ересиологов, собственно катарской религиозной литетурой (два трактата и три ритуала), юридическими архивами Инквизиции (реестры допросов и приговоров), к которым можно добавить еще и другие письменные (дипломатические, литературные) и археологические источники. Отныне точка зрения победителей уравновешена точкой зрения побежденных, многие из которых говорят от первого лица. Фактически, больше не существует никаких препятствий к применению критического исторического метода к изучению катаров, потому что только он осмеливается сказать истинное слово в пользу этого изучения… Главной проблемой остается не недостаток, а наоборот, слишком большое количество источников, которое обязывает историка к долгой и трудоемкой работе. Здесь даже нужен целый штат историков. Конечно же, каждый работает со своим светильником, но в контакте с коллегами, обмениваясь и обсуждая свои открытия - какое, однако, счастье эти междисциплинарные коллоквиумы и семинары! И, кроме того, нужна настоящая дружба…
Когда я вернулась, начиная с 1982 года, к моим ранним еретическим влюбленностям и изучению катаров, после того, как работала хранителем архивов Франции, упорядочивая их, у меня появился шанс возглавить небольшой центр специальных исследований, Центр Исследований Катаризма, основанный в Каркассоне Рене Нелли. Это позволило мне сделать мою собственную работу составной частью настоящего коллективного труда. Понемногу этот коллектив устанавливался и укреплялся, привлекая к своей работе многих исследователей из-за рубежа. С 1983 года появилось издание Ереси, а между 1989 и 1998 гг. ежегодно проходили коллоквиумы.
Труд историка, использующего критический метод, требует определенных правил применения этого метода, которые могут разниться в зависимости от источника или типа источника, но при этом приводят к пониманию как каждого из источников, так и их целостности. Очень важно постоянно не упускать из виду, какова природа документа, над которым ведется работа: каково его происхождение? его цель? его оценка описываемых еретиков - негативная или позитивная, и в какой степени? Нет ли в этом документе интереса что-либо загримировать, уменьшить или увеличить, умолчать о чем-либо или исказить? Начиная от общего обозрения собрания источников, каждый из них следует проанализировать и сравнить с другими, выявить различный контекст, в который каждый из них вписывается, и только тогда можно начинать историческую расшифровку катаризма.
- Прежде всего, следует идентифицировать интересующие нас группы людей. Что имеется в виду? Разные типы источников определяют этих людей по-разному и дают им очень разные названия. Как их определить и распознать? Только определением контекста источников и с помощью тщательного сравнения документов можно выявить, что еретики, патарины, публикане, альбигойцы, фифлы, манихейцы или апостолы Сатаны, выявленные в 12 столетии в антикатарской полемике, это то же самое, что апостолы, христиане или Добрые Люди катарских ритуалов 13 столетия - и различить их среди обширных и туманных еретических движений того времени.
А чтобы сделать это в контексте работы над источниками, нужно выявить наиболее точные критерии, по которым можно охарактеризовать эти группы еретиков. Лично я основываюсь на четырех таких критериях, чтобы определить тех, кого обозначают словом «катары». 1) Церковная организация смешанного типа (священнический и монашеский чин) во главе с епископами; 2) Практика крещения покаянием и Духом Святым путём возложения рук; 3) Докетизм, концепция чисто божественной природы Христа; 4) Дуалистические тенденции интерпретации Писаний. Например, поскольку можно установить идентичность изречений, приписываемых рейнским «апостолам», сожженным в 1143 году, с трактатами и ритуалами окситанских и итальянских катаров 13 века и с обрывками проповедей последних Добрых Людей 14 века, и поскольку между ними существуют и другие явные и действительные исторические связи, следует считать, что это - одна и та же группа лиц. Подобным образом можно обосновать и гипотезу о том, что другие группы (существовавшие до них, «протокатары» 11 века, или находившиеся в других регионах - богомилы православного христианства), имеющие те же, идентичные характеристики, являются частью именно этого большой религиозной семьи.
- Далее, после согласования применимости определенных терминов, которое является не более чем договоренностью между историками (следует ли называть этих людей катарами?), нужно начать изучение этих групп самих по себе. Благодаря многочисленным катарским и антикатарским текстам можно постичь их религиозное бытие и понять, что совпадений между ними намного больше, чем противоречий. Их практика и социальное бытие хорошо видны по многочисленным юридическим источникам - однако, никогда нельзя пренебрегать перекрестным сравнением этих источников. Наконец, эти источники следует поместить в различных контекстах, в которых они были созданы, начиная, конечно же, от религиозного - выявляя ересь по сравнению с практикой и растущей догматизацией средневековой Церкви, и заодно сличая ее с образцами ранней Церкви. Кроме того, следует учитывать и собственно исторический контекст: экономический (реальное состояние «окситанской цивилизации» перед крестовым походом), политический (образование централизованных монархий), социальный (окситанский феодализм и специфика каструм…), идеологический (понтификальная теократия, Рим и Сито, доминиканцы и Инквизиция) и т.д.
- И только после этого можно попытаться расшифровать ересь, оценить ее место, ее роль и смысл в историческом контексте этого периода. Этого нельзя делать без предварительного анализа.
Вот почему, после сорока лет работы над источниками катаризма, я считаю ложной и произвольной одну из современных тенденций, преимущественно наследующую уничижительное видение католической историографией первой четверти 20 века и осовремененной деконструкционизмом 90-х годов. Этой тенденции следуют некоторые мои французские коллеги, пытающиеся показать феномен катаров в историческом аспекте без предварительного его изучения. Некоторые выглядящие соблазнительными постулаты не выдерживают критики, если подходить к ним методологически. Отрицать априори, что катары обладали церковной структурой - это значит игнорировать как полемические источники 12-13 веков, так и ритуалы катаров 13 века, а заодно и всё собрание архивов Инквизиции. Утверждать, что ересь была всего лишь изобретением клириков, пытающихся оправдать свои претензии на теократическое доминирование в христианстве, это всего лишь абсолютизировать один из аспектов этого вопроса и игнорировать все исследования в области ереси. Это значит - игнорировать все собрание источников, показывающих нам, что сами еретики сопротивляются быть сведенными к простым фантазмам - поскольку они предпочитали свидетельствовать о своей вере до самого конца, до костра…
4. Как использовать архивы Инквизиции
Решительный поворот, потрясший основы моих трудов о катаризме, наступил в 1990-х годах, когда в поисках информации для своей книги Катарские женщины я начала - чтобы уже больше никогда не прекращать - изучать архивы Инквизиции. До того времени я в основном изучала религиозные источники ереси, особенно пять книг катаров, открытых во второй половине 20 века. И мне показалось, что эта моя маленькая личная революция пост-фактум открыла для меня настоящую внутреннюю логику. И потому я позволю себе единственный совет начинающему исследователю ереси - не приступать к изучению архивов Инквизиции до тех пор, пока вы тщательно не проработаете общие религиозные источники катаризма. Потому что подступы к архивам Инквизиции требуют постановки точных методологических проблем и прекрасного предварительного знания катаризма. Только тогда это изучение приведет к действительному просветлению и позволит избежать ложных выводов.
Прежде всего, эти источники особенно многочисленны. Тысячи, многие тысячи показаний (более 5600 показаний только в манускрипте № 609), сотни приговоров, вынесенных десятками инквизиторов Тулузы, Каркассона, Альби, Памье между серединой 13 века и первой третью 14 века - не говоря уже об арагонской и итальянской Инквизиции. Но впечатление от этой массы документов, способной, как кажется на первый взгляд, четко показать нам еретическое общество, является иллюзорным. Вся эта масса - это всего лишь остатки, где-то одна пятая от собрания архивов южной Инквизиции еретических извращений: четыре пятых пропали. Потому иллюзорной является всякая попытка обобщения, в том числе процентного, за исключением конкретных случаев - определенной деревни, определенного года. Иллюзорной также является попытка картографического восстановления катаризма. Всё, что у нас есть - это архипелаги, оставшиеся от утонувшего материка… Потому стоит остерегаться всякой генерализации: например, если в городе Альби в 1285 году насчитывалось 5 % населения верующих катаров, то это не значит, что во всей Окситании 13 века было только 5 % верующих… Напротив, если подавляющее большинство населения Ма Сен-Пуэлль, во главе с сеньоральным домом, в 1240 году были катарами, нельзя делать вывод, что вся Окситания 13 века имела такую же статистику.
Руководствуясь подобными идеями, хотя и в более общем контексте, я призываю также учитывать инквизиторскую логику, которая руководствовалась своими расследованиями и своей двойной кодификацией, просеивая всё через сито допросов и регистрируя на свойственный ей канцелярский манер. Следует исправлять их деревянный язык: еретик = Добрый Мужчина / Добрая Женщина; поклоняться = совершать melhorier; обряд еретикации = consolament и так далее. Следует также исправлять перспективы, потому что здесь, как и во всяком католическом источнике, специфическим образом расставлены акценты - на доктрине, на дуализме, презентуя ересь с точки зрения ортодоксии, придавая ей доктринально-догматический образ, которым она не обладала - что видно, если изучать аутентичные источники катаров.
Работая над архивами антикатарской Инквизиции, особенно важно понимать, что представляют собой на самом деле реестры допросов и приговоров: продукты реальных инквизиторских расследований, плоды полицейского следствия в недрах общества, быстро организовавшегося в подпольные сети. Следует помнить, что поднимались целые народные восстания, чтобы уничтожить и разорвать эти документы, так ужасно всех компрометирующие. Что еретические верующие называли Инквизицию «Несчастьем». Что этот тип источников нужно рассматривать как информацию, данную вынужденно, под давлением, и потому по своей природе стремящуюся к минимизации. И если мы ее читаем, то только потому, что к несчастью, люди не смогли этого скрыть, а вынуждены были признаться или донести. Допрашиваемые, чтобы выжить, чтобы спасти то, что можно было спасти, пытались применять разные стратегии защиты. Некоторые лгали напропалую, несмотря на большую опасность. Другие кое-что выдавали, пытаясь за многочисленными мелочами утаить главное. Потому я призываю всегда иметь в виду, что информация, которую удается нащупать, очень относительна. Что следует постоянно определять контекст, чтобы попытаться выявить достоверность этой информации. И, естественно, не забывать пользоваться здравым смыслом…
Например, в рукописи № 609 Муниципальной Библиотеки Тулузы, реестре инквизиторов Бернарда де Ко и Жана де Сен-Пьер, которые прочесывали Тулузэ, Лаурагэ и Нижнее Альбижуа между 1244 и 1246 гг., указывается, что в приходе Верден-Лаурагэ не было никаких еретиков. Всё население единогласно заявило инквизиторам, что оно ничего не знает о ереси. Это можно объяснять по всякому, если не проводить углубленного анализа - например, тем, что близость аббатства де Сен-Папуль отпугивала от этих мест еретических проповедников, как это, кажется, было в случае крупных епископских городов… Но если прибегнуть к контексту, становится заметно, что население самого Сен-Папуль, в то же самое время, как и население всех соседних приходов, отягощено ересью. Отчего же такое исключение для Верден-Лаурагэ? Если мы посмотрим на приговоры инквизитора Бернарда Ги за период с 1305 по 1312 год, то увидим, что всё население Верден-Лаурагэ, через 50 лет после Монсегюра, осталось глубоко верующим и защищало последних Добрых Людей; что в те годы подавляющее большинство населения этого прихода предстало перед инквизитором Тулузы, и десятки и десятки людей были осуждены на ношение желтых крестов, на Мур и на костёр за вторичное впадение в ересь. Неужели следует предполагать, что во второй половине 13 века, когда преследуемый катаризм загнали в глубокое подполье, люди Вердена неожиданно поголовно обратились в ересь? На самом деле ясно другое: в 1245 году всё население уже было еретическим, и потому оно могло организовать объединенный фронт перед инквизитором - они отрицали всё, никто никого не выдал, и потому они не оставили инквизитору ни одной нити, чтобы он мог начать следствие. Начинающий историк, чтобы не попасть в ту же ловушку, не должен делать слишком быстрых выводов об отсутствии ереси в данном приходе.
Реестры Инквизиции очень изменяются с течением времени, зачаточные в середине 13 века, они постепенно становятся более подробными, пространными, богатыми на разнообразнейшие факты - социологические, экономические, культурные, религиозные, и главное, человеческие. Реестры начала 14 века, фрагмент следственных дел Жоффре д’Абли, инквизитора Каркассона и графства Фуа (1308-1309), приговоры Бернарда Ги, инквизитора Тулузы (1307-1323), следственные дела Жака Фурнье, епископа и инквизитора Памье (1318-1325) открывают перед нашими глазами повседневную жизнь полицейской травли и подпольной веры. И сами подследственные начинают отличаться друг от друга, приобретать индивидуальность и человеческие черты. Знаменитый реестр Жака Фурнье, в особенности благодаря изданию и переводу Жана Дювернуа, стал благодатной и плодородной почвой для многочисленных университетских исследований.
Однако видимая легкость прочтения этого типа источников побуждает меня к осторожности. Никогда не следует рассматривать ни одно показание, ни одно свидетельство, вместе с содержащимися в них историями, как такие, изолированные от исторического контекста. Они должны занять нужное хронологическое место: с самого начала нужно избегать смешивания известной зачистки в Монтайю 1309 года с процедурами Жака Фурнье, происходившими через десять лет после того. Что это за показания, даются ли они перед Жоффре д’Абли или Жаком Фурнье? Что уже знает инквизитор, предупрежден ли подследственный, кто на него донёс? И самое главное, кто говорит? Нужно анализировать каждое свидетельство на предмет того, что известно о допрашиваемом и подозрениях против него, а также об обстоятельствах его явки в суд.
Пренебрежение такими основными предосторожностями привели в начале 20 века к зарождению мифа - всё еще достаточно живучего - о вырождении и фольклоризации позднего катаризма. Вот таким образом, без критического подхода, размышления крестьян из Монтайю, после того, как они пятнадцать лет не встречали ни одного Доброго Человека, или вообще не видели Добрых Людей и не слышали их проповедей, прочитываются современными комментаторами как последний всплеск теологических рефлексий катаров после столетия преследований. Но это не слишком хороший исторический метод, когда на первый план выдвигается, скажем, свидетельства Раймонда Делейра, из Тиньяка, который никогда не встречал Доброго Человека и имел о ереси очень туманные представления, ограничивающиеся тем, что ему как-то сказал кто-то из его дальних родственников. В 1322 г., когда практически не осталось уже ни одного Доброго Человека, а большинство из них были пойманы и сожжены более 10 лет назад, он говорит Жаку Фурнье, что около двадцати лет тому, где-то в 1300 году, его кузен Гийом Делейр, когда он вместе с ним стерег скот, сказал ему, чтоб он позволил мулам есть наливающиеся зерном колосья, «потому что у мула точно такая же душа, как и у владельца этого поля» (ЖФ, 627). Но абсолютно нельзя приравнивать к этому свидетельству, самому по себе отличному для написания статьи о сельской ментальности того времени, но которое не повторил ни один катарский проповедник, например, показания молодого клерка Пейре де Гайльяка в 1308 году перед Инквизицией Каркассона. Последний очень подробно и содержательно передает высокоученые теологические проповеди Добрых Людей Пейре и Жаума Отье, которые он слушал за несколько лет до того.
Тем не менее, именно этот тип «этнографических» свидетельств, используемый без исторического подхода и без сравнения ни с другими свидетельствами, ни, тем более, со всем комплексом источников, породил тот самый лейтмотив, который и сегодня является достаточно сильным течением в историографии и пытается примитивизировать ересь. Лейтмотив, упорно утверждающий, что катаризм исчез не в результате репрессий, но вследствие «своей внутренней доктринальной слабости».
Но когда изучаешь фрагменты проповедей последних окситанских Добрых Людей, переданных нам непосредственно некоторыми из их верующих, дающих показания перед Жоффре д’Абли или Жаком Фурнье, наоборот, испытываешь потрясение, видя это удивительное постоянство и правильность, и не только в области литургических еретических практик, но и катарской теологической рефлексии. И пастух из Монтайю, и нотариус из Лордата, и аристократ из Тараскона, передавая слова, исходившие из уст Пейре и Жаума Отье, приводят фразы, явственно выглядящие как отзвук и углубленное развитие старинных источников. Я могу привести вам множество примеров с наглядным созвучием между свидетельствами перед Инквизицией 14 века, катарскими книгами 13 века и даже антикатарскими опровержениями 12 века. Не является ли подобное постоянство основных тем проповедей катаризма, на первый взгляд несколько тормозящее развитие религиозности катаров, на самом деле, в эпоху драматического 13 века, признаком становления этапа эффективного сопротивления жестоким инквизиторским преследованиям?
Заключение
Прошу простить меня за это долгое растекание мыслию по древу, особенно по поводу инквизиторских источников 14 столетия, которые вот уже более десяти лет являются для меня любимым полем исследований. Я бы могла говорить об этом часами. На самом деле, достаточно было бы попытаться сказать вам несколько простых вещей: это, во-первых, проблема метода, и даже на неверной и колеблющейся почве катаризма вполне можно опереться на простой и требовательный «метод критической истории». Прежде всего, с учетом перспектив коллективного и междисциплинарного труда.
А еще оптимизм. Это хорошая работа, открывающая прекрасные перспективы, и она еще долго останется такой. Новыми людьми овладевают смелые призвания. Нас ждут многочисленные документальные источники прекрасного качества, которые еще недостаточно изучены; и в глубинном смысле это очень полезная и благодарная работа. Полезная, потому что работая таким образом с Историей, можно демонтировать древние механизмы власти, исключения и отвержения других. Благодарная, потому что наградой является уже то, что ты видишь прячущиеся в текстах надежды людей, живших до тебя, и они говорят с тобой, словно братья. И всегда, говорим ли мы о механизмах репрессий, или разорванных узах солидарности, мы говорим о самих себе.
|
|
 Зарегистрирован |
Make the world insecure place for those who violates human rights
"Это Бог дает Добру Своё бытие, и Он есть его причиной..."
Джованни дe Луджио
Книга о двух началах (около 1240 г.)
|
|
|
credentes
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 936
|
Знакомьтесь с Анн Бренон
(август 2006 года)
Как родилось Ваше призвание к Истории и к катаризму? Каков был Ваш профессиональный путь ученого?
Нелегко точно ответить на этот первый вопрос. Я считаю, что, наверное, родилась с этим «призванием к истории», то есть это, возможно, что-то генетическое…
Когда я говорю об этом, то сразу же думаю о «genus hereticum», или, так называемой «еретической породе», носителями которой, как считали инквизиторы XIV столетия, были семьи упорствующих катарских верующих. И это не было такой уж неправдой: ересь впитывали с материнским молоком, она коренилась в самой земле, в культуре и семейном окружении, ею проникались с раннего детства. Так же, говорят, можно родиться и историком - или, по крайней мере, с тягой к прошлому - как в Монтайю можно было родиться еретиком.
Конечно, многие дети рождаются с устремлением в будущее, с желанием полететь к звездам. В любом случае, когда я вспоминаю свое детство, то помню, что я всегда была увлечена прошлым, и мои родители очень мне в этом способствовали. Вот первые яркие воспоминания: я маленькая в мрачном нартексе аббатства Сен Филиберт де Турнус, рассматриваю плиты пола. Затем я помню яркий солнечный свет, золотивший камни маленьких романских церквей в Маконнэ. Я уже не говорю о скале Солютре… И прежде всего для меня очень ясна стала значимость пейзажей, самого края. С раннего детства я чувствовала желание понять всё это более глубоко, увидеть, как всё оно было - конечно же, намного красивее, чем сейчас - раньше, «прежде». Как если бы мне сегодня чего-то недоставало. Снежных зим, где слышится запах горящих дров, зеленых и таинственных летних дней, когда в полях и лесах бродили тысячи животных (может быть, волшебных?).
И сегодня ничего не изменилось, я точно так же смотрю на это всё, с тем же неутолимым желанием. Очевидно поэтому, не случайно, у меня возникло желание увидеть тексты и документы, где можно было хоть немного приблизиться к реальности этого «прежде»… И этот вкус аутентичности. Знать то, что было на самом деле, по-настоящему, а не в воображении писателей. Как эти люди из прошлого смотрели на эту землю и как они видели мир…
Как и все дети, я очень быстро стала черпать дополнительную информацию о цвете и ткани жизни из книг. Я была влюблена в доисторический период из-за «Борьбы за огонь», в Древний Египет из-за «Романа о мумии» и сотен подобных произведений. Уже в 10-12 лет я мечтала стать археологом. Потом я решила стать историком Средних веков. Средние века представали передо мной как огромная прекрасная фреска, в обрамлении силуэтов укрепленных замков, где мы гуляли с родителями; а потом пришел черед и средневековой литературы, которая очень быстро меня покорила. Я начала читать на языке д’ойль (старофранцузский), для легкости, ведь я была француженкой по культуре (живя в 80 километрах к северу от Лиона). Я поглощала всё без разбору: героические поэмы и особенно куртуазные романы, потом пришел черед труверов. Ну, от труверов я, конечно же, перешла к трубадурам. Сначала у меня были большие трудности с языком, старым окситан. Но со временем, пока я читала, я приняла в себя этот язык, я ассимилировалась с ним. И когда я это делала, я вдруг понемногу начала понимать, что означают звуки наречия моей бабушки, брессан - наречия франко-провансальского, но не д’ойль. В лицее у меня были лучшие профессора французского, латыни и истории, которые мне помогали, поощряли, вдохновляли меня, читали мне лекции, руководили моими исследованиями. Я даже помню очень живые и страстные дискуссии… когда я открыла для себя существование катаров.
Конечно же, на полях и в предисловиях, в заметках различных изданий о трубадурах я встречала множество аллюзий об этих таинственных еретиках, катарах, и мне ужасно хотелось узнать о них еще больше. Как и все, я начала с того, что мне попадалось под руку, то есть, читала всё что угодно, книги, напичканные мифологией и вопиюще противоречащие друг другу. Летом, в августе 1959 года мои родители решились, наконец, поехать на дорогой и мифический для меня Юг на короткую экскурсию, и это для меня было чудесным открытием света и тени, моря, Каркассона, Фуа, Монсегюра, Кверибюса, Минервы. Я помню - я, правда, не уверена, что это довольно ретроспективная реконструкция - что почти сразу же я пообещала себе, что настанет день, и этот край станет моим. Я также помню, как разговаривала с папой в Монсегюре, сидя на нагретой солнцем скале. В культуре нашей семьи не было ничего религиозного. Мы были свободомыслящими, атеистами, абсолютно светскими людьми, вскормленными духом эпохи Просвещения и даже яростными антиклерикалами. Я слушала, как мой отец, как всегда возмущается нетолерантностью, крестовыми походами, Инквизицией, и моё сердце возмущалось вместе с ним… Чтобы много не говорить и не утомлять вас этими скучными деталями, скажу только, что когда я перешла в третий класс лицея - а мне тогда еще было 13 лет, - мой выбор был уже сделан. Я решила, что посвящу себя изучению этой средневековой южной цивилизации (тогда еще не говорили окситанской), с ее трубадурами и катарами, о которой книги писали так мало, и так сильно друг другу противоречили. Но я хотела знать всё! Единственный путь, который к этому вёл, проходил через Школу Хартий. Лицейские профессора предупреждали меня: это очень трудно. После бакалаврата я должна пройти двухлетний или трехлетний подготовительный курс, а потом вступительные экзамены, где, среди всего прочего, требовался головокружительный уровень знания латыни. Но я была готова на всё, даже оставить свой семейный кокон и родные места, чтобы примчаться в Париж. В июле 1965 года эти ворота открылись передо мной. После двух лет подготовительных курсов в лицее Генриха IV я поступила в Школу Хартий с довольно успешными оценками.
В 1967 году, когда я заканчивала второй год обучения, мне нужно было выбрать тему для тезисов. Я говорила о своих увлечениях с Жаком Монфрином, великим романистом, профессором романской и провансальской филологии, которого я избрала своим научным руководителем: «Я бы хотела написать что-либо на тему о трубадурах». Он покачал головой: «Критическое исследование на эту тему будет слишком сложным для дебютантки». И тогда я решилась сказать ему: «Но еще больше я бы хотела написать работу о катаризме…» Его ответ был довольно резким: «Катары? Но это же несерьезно для выпускницы нашей Школы!» Уже тогда они, мои бедные средневековые еретики, имели дурную репутацию у французских интеллектуалов… Я не знала, что бывает и хуже. Но тогда мне пришлось писать тезисы о вальденсах. Это была филологическая работа: 24 рукописи религиозных текстов на окситан, происходивших от пьемонтских вальденсов конца Средневековья. И эта работа была для меня чрезвычайно полезна - она заставила меня заняться образованием в области религиозной культуры, которой мне ужасно недоставало, но которое было абсолютно необходимо для серьезных исследований в области медиевистики, особенно ересей! И благодаря этим вальденсам - особенно их ясной и непримиримой позиции - «лучше подчиняться Богу, чем человекам» - я открыла и нашла для себя реальность христианского Писания. Потому что без этого я никогда не смогла бы впоследствии приблизиться к катаризму.
Увы, я не приблизилась к нему сразу же. Я защитила свои тезисы и в 1970 году закончила Школу с дипломом архивиста-палеографа, и мне нужно было еще какое-то время проработать в хранилище, чтобы формально завершить своё образование. Хранитель в библиотеке или архивах? Я предпочитала архивы, надеясь, что меня пошлют работать в какую-нибудь маленькую префектуру, желательно, окситанскую. Но реальность была более прозаической - я должна была классифицировать архивные фонды, чаще всего совсем недавние, только поступившие из префектурных канцелярий - фактически, готовить их к архивации. В основном, это были документы об управлении и местной аристократии, и ничего, совсем ничего не напоминало мне о моей страстной любви к Средним векам, особенно, к Средним векам литературы и ереси. Неужели я должна была во всём этом увязнуть? А ведь теперь у меня совершенно не было возможности посвятить себя работе, которая интересовала меня больше всего в жизни. Стало быть, мне пришлось закрыться в архивах. И я вынуждена признаться моим бывшим сотрудникам, собратьям, товарищам и друзьям, которых я встретила на дороге своей жизни: я была очень плохим архивистом…
…и я с огромным счастьем приняла в октябре 1981 года предложение, которое сделал мне ученый Рене Нелли: помочь ему основать в Каркассоне, при поддержке департамента Од, небольшой центр, призванный служить научным исследованиям в области ереси: Национальный Центр исследований катаризма. С этого всё и началось. Восемь лет интенсивной работы, коллектив, составленный из старых и молодых исследователей, работы, зарисовки и публикации, и перед нами возникла, наконец, сама эта ересь, в ее историческом контексте, с людьми, которые были ее носителями.
В 1998 году я должна была уйти из Центра, чтобы освободить место для местных локальных амбиций (катаризм, особенно в департаменте Од - «Стране катаров» - стал Клондайком для новых золотоискателей и жаждущих славы). Но я продолжала работать, с теми же людьми, исследователями и моими друзьями; мы встречались на коллоквиумах и в частной жизни, в Монтайю и в других местах. Мы переписывались, мы публиковались. И жили своей жизнью.
Потому, чтобы до конца ответить на ваш вопрос, могу сказать, что моя солидная научная и интеллектуальная подготовка медиевиста, можно сказать, профессионала, это лучшее средство постоянно и неусыпно контролировать жажду знаний, являющуюся двигателем всей моей жизни. И попросту говоря, следует полностью отдаться этому ремеслу, которое прежде всего является ремеслом. Потому что быть историком - это не импровизация.
Источник
http://blp.free.fr/entretiens/abrenon.html
|
|
Зарегистрирован |
Make the world insecure place for those who violates human rights
"Это Бог дает Добру Своё бытие, и Он есть его причиной..."
Джованни дe Луджио
Книга о двух началах (около 1240 г.)
|
|
|
credentes
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 936
|
Вы написали множество книг, и постоянно публикуетесь в прессе. Можете ли Вы рассказать нам о своем отношении к писательству?
Мое отношение к писательству…
Прежде всего, я действительно написала и опубликовала множество книг, и еще больше статей, но я не считаю себя писателем (или писательницей?). Публикации - это одна из граней ремесла историка, как, впрочем, и любой профессии, связанной с исследованиями. Нужно дать и другим попробовать плоды своего труда, соприкоснуться с трудами других, что-то учесть, что-то покритиковать, а более всего - поделиться. Всегда все, что я писала, укладывается в эту простую схему, даже мои «реальные романы».
Но не хочу соврать, я действительно люблю писать, это мой способ выражения. Я люблю это делать, как другие любят садовничать, или увлекаются музыкой - и мне это так нравится, что я даже не могу вам передать. Я обожаю зачернять знаками белую страницу (или белый экран). Когда я пишу, то у меня возникает впечатление, что я словно продолжаю свои размышления, выношу их вовне: и часто именно когда я пишу, то лучше всего понимаю, осознаю, тогда ко мне приходят лучшие мысли - да, это «креативная» сторона искусства истории. Но я также очень люблю красивое изложение мысли и хорошую литературу. Я много читаю.
Поскольку я пишу на исторические темы, то уделяю довольно много внимания способу выражения на письме, потому что нуждаюсь в том, чтобы выражаться ясно и четко. Пытаюсь никогда не оставлять место для двусмысленности. Найти нужное слово, единственно возможное слово, и потому выражения должны быть точными, но не безапелляционными. Хочу, чтобы всякое утверждение несло в себе оттенки и нюансы, а не выстраивало в ряд бессодержательные слова. Я считаю, что История - одна из лучших школ писательства!
Даже если мне предстоит писать очень специализированную статью, для меня делом чести является написать ее так, чтобы ее понял любой заинтересованный этой темой читатель. Я не собираюсь делать различий между «публикой» и элитным хором историков.
И хотя у меня есть природные склонности к писательству, я всё же постоянно пытаюсь «вырабатывать» собственный стиль. Слова, изливающиеся на бумагу, я подвергаю самой жесткой цензуре и критике, какой только могу. В принципе, я всегда начеку, и не позволяю себе писать «как-нибудь», но в то же время остаюсь верной этой «тихой внутренней музыке», которая медленно, но верно, ведет меня вдоль красной нити текста. Конечно, бывают дни, когда слова словно льются сами собой, и всё становится ясным и гармоничным, а бывает, когда работа делается с таким скрипом! Я пишу прямо на своем маленьком «макинтоше», тщательно отделывая каждую фразу, но достаточно быстро. Я набираю в среднем 5-7 страниц в день. На следующий день, когда я встаю, то перечитываю и правлю то, что написала вчера, а потом продолжаю.
Когда я пишу (например, книгу), то пытаюсь писать понемногу всё время, становясь даже слегка агрессивной по отношению ко всему, что меня отвлекает. Я не прерываюсь до тех пор, пока не буду обязана это сделать. Хочу сказать, что подобное состояние дел не так-то легко обходится моей семье…
Всё, что мне нужно - это оставаться долгие часы, по своему обыкновению, в одиночестве небольшого запертого кабинета (только окно открыто на луга и поля), и это словно защищает меня. Само собой, как мать семейства, я вынуждена исполнять и другие обязанности - домашнее хозяйство, поездки, поиски дочери, когда она выходит из лицея, и так далее. Но я пытаюсь урвать всё возможное время для работы. Я обожаю работать с утра пораньше - 5 часов, это для меня весьма хорошо. Наоборот, вечером, я счастлива встретиться с семьей, расслабиться. К счастью, мой спутник жизни разделяет со мной страсть к ереси и Средним векам, и я могу бесконечно говорить с ним об этом - его советы и впечатления для меня бесценны! И могу сказать, что в моём доме катаризм иногда царит безраздельно и non-stop… хотя у нас есть и другие увлекательные точки соприкосновения - события в лицее, лошади, музыка…
Я пишу только в своей башне (это фигуральное выражение, не подумайте, пожалуйста, что я живу в замке, это просто старая ферма, которую приходится каждый год «подновлять»). Но ручка и блокнот всегда со мной, и иногда я могу, находясь за рулём, остановить машину на обочине дороги и записать идею или удачную фразу, которая приходит ко мне в голову. Часто такие идеи посещают меня ночью. Тогда я просыпаюсь с готовым планом целой главы, и быстро записываю его в маленьком блокнотике, лежащем на ночном столике.
Можно сказать, что каждая моя книга - это результат отдельного исследования. И предварительная работа может длиться очень долго. Я роюсь в документах (в основном уже много лет в архивах Инквизиции), ставлю пометки, делаю записи. В том числе, читаю книги и статьи своих коллег, которые могут дать нужные мне аргументы и высветить контекст - историческое исследование это ведь коллективный труд. Я не позволяю себе писать по-настоящему, пока эта предварительная подготовка почвы не проделана, как следует, и пока я не разработала точного и подробного плана - хотя это не мешает мне переделывать, улучшать, изменять написанное, и так постепенно вырисовывается то, что я хотела сказать.
Конечно же, всякий раз, когда меня останавливают проблемы, я сразу же обращаюсь к компетентным коллегам (и друзьям), которые дают мне советы. Иногда я посылаю по Интернету какую-нибудь главу для прочтения и критики своему другу (или подруге), чтобы они высказали своё мнение в какой-либо области (исторической, археологической…). И я всегда благодарю их за присутствие и помощь, упоминая в своих книгах! Потому что их вклад очень важен. Дружба, сердечность, открытость работ других, бескорыстие - эти ценности столь редки сегодня, и потому их стоит защищать!
Возможно, главным и существенным аспектом каждого исследования является открытие местности. С моим спутником жизни, а иногда с моей лучшей подругой-археологом, глядя на подробные планы местности масштаба 1:25 000 и старинные карты, мы осматриваем поля и леса, а если нужно, то и бетонные покрытия урбанистических зон, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на места, упоминаемые в средневековых текстах. Мы сами занимаемся визуализацией истории. И даже, если от дома, где проповедовал Пейре Отье, или как-нибудь вечером останавливался Пейре Маури, ничего не осталось, разве что распаханные поля еще могут извергнуть из себя какой-нибудь средневековый черепок, этот конкретный, телесный контакт с некоей «реальностью» кажется мне основой любого хорошего исторического размышления.
Моим карманным справочником до сих пор являются два тома Суммы Жана Дювернуа: Религия катаров и История катаров, вышедших в издательстве Privat в 1977-1979 гг. Конечно же, я запоем читаю всё, посвященное этой теме, как о самом катаризме (хотя трудно написать что-либо лучше и новее, чем Жан Дювернуа), так и о контексте, который его окружает.
Мои книги, как правило, отвечают требованиям издателей, но я не исполняю их приказов. В общем, они, как правило, задают мне вопрос: «Над чем Вы работаете сейчас, какие идеи вынашиваете для новой книги о катаризме?» То есть, требования издателей и ход моих исследований приспосабливаются друг к другу. Я не способна писать книгу без глубокого желания и чувства, что она будет полезной и откроет что-то новое.
Только однажды я сама предложила книгу издателю, но это произошло в особых обстоятельствах. Этим издателем был мой старый друг, и даже более того - старый сообщник, Жан-Луи Мартейль, который тогда открыл небольшой издательский дом между Кверси и Перигё, издательство «Hydre». В то время я, после выхода в отставку из Центра Исследования Катаризма, пребывала в расстроенных чувствах, была деморализована, моё доверие к людям было подорвано, а всё, чего я достигла, было сломано растущими человеческими амбициями. Тогда-то я и предложила Жану-Луи, вне всякого меркантильного интереса, попробовать издать «реальный роман», «Нераскаявшуюся» (о Гильельме Маури из Монтайю). Это была некая помесь научного исследования архивов Инквизиции и моего желания ввести читателя во внутренний мир катаризма. Для меня же это было утешением и возможностью встретить, хотя бы в прошлом, друзей, которые остаются верными, прямыми и мужественными. Возможно, это была своего рода терапия? В любом случае, мой друг-издатель выявил добрую волю и пошел на эту авантюру.
Теперь вернёмся к «конкретному» аспекту Вашего вопроса: мои книги это исторические книги, а не бестселлеры. Они издаются максимум несколькими тысячами экземпляров. Я считаю, что во Франции насчитается разве что десяток писателей, «живущих своим пером» и, конечно же, романистов, но не историков. Мои реальные романы всегда будут искать очень доверительного читателя. А те мои книги, которые расходятся лучше, опубликованы «крупными парижскими издательствами»: Катарские женщины (Perrin, 1992, Tempus, 2005); Катары: Бедняки Христовы или апостолы Сатаны? (Gallimard, 1997). Авторские права, когда за них что-то выплачивается, являются всего лишь небольшим подспорьем для меня. В общем-то, я живу довольно бедно и уединенно. Но мне с этим хорошо.
И, наконец, хочу закончить ответом на традиционный вопрос о моих проектах. Я фактически закончила очень тяжелую для меня рукопись (в связи с отсутствием у меня религиозного базиса) о религиозных аспектах катаризма, которая выйдет в печать этой весной. Поскольку я понимаю, что мне приходится считаться с тем, что отпущенное мне время не безгранично, хотя я верю, что его осталось еще достаточно, я уже пускаюсь и на такие авантюры (замечу только, что я не перестану писать, пока у меня не откажут глаза и руки).
Я также работаю над четвертым томом своих «реальных романов» о жизни Доброго Человека Пейре Санса и его послушника Пейре Фильса, которые сумели избежать костров Бернарда Ги.
И потом я напишу большую книгу, серьезную и сложную, о конце катаризма, для которой я хочу использовать практически все существующие следы в архивах Инквизиции - от Пиренеев до Каркассе и Тулузэ.
Ну и кроме того, я уже немолода, и мне стоило бы освободить место для молодых ученых, чтобы они возобновили критические исследования средневековой ереси. Я же, пока у меня будут силы и энергия, буду находить удовольствие в писании «реальных романов», так, чтобы из них, по возможности, получилась большая литература…
|
|
Зарегистрирован |
Make the world insecure place for those who violates human rights
"Это Бог дает Добру Своё бытие, и Он есть его причиной..."
Джованни дe Луджио
Книга о двух началах (около 1240 г.)
|
|
|
credentes
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 936
|
 |
Интервью Анн Бренон телеканалу Арте
« Ответить #3 В: 01/24/08 в 00:18:53 » |
Цитировать » Править |
Интервью Анн Бренон телеканалу Арте
Имея диплом Школы Хартий и Школы Высших Студий, хранительница Архивов Франции, Анн Бренон стала одним из международно признанных специалистов по катаризму. Основательница ежеквартальника "Heresis", она также является автором многочисленных книг и статей по этой теме.
ARTE: Aнн Бренон, скажите, правда ли, что жизнь "катарских совершенных" на самом деле была так сурова, как это показано в фильме?
Aнн Бренон: Такова монашеская жизнь! Бенедиктинцы и цистерианцы также имели обеты бедности, целомудрия и придерживались воздержания. Поэтому не было ничего особенного в этой катарской суровости, по-крайней мере, в расцвет Средневековья. К тому же, я бы хотела здесь обратить внимание на то, что их послание было очень оптимистичным: они проповедовали, что "все души созданы благими и равными между собой" и что "все будут спасены", даже души инквизиторов, по-крайней мере, так считал Пейре Отье, один из их последних великих проповедников. И они не стеснялись прибегать к юмору, чтобы сделать свои слова доходчивее для слушателей. Например, в фильме представлена история, которая по латыни называется "exempla", пример. Такие истории использовались, чтобы ослабить напряжение и вызвать смех аудитории, как скажем, история о подкове и лошади, которая приводится в фильме.
ARTE: Тем не менее, катаризм выглядит довольно жестоким. Как было с этим младенцем, который получил таинство "consolament", и не мог больше пить молока своей матери. Ведь он таким образом был осужден на смерть...
А.Б.: В фильме говорится, что consolament маленьких детей был очень редким. Более того, я уверена, что это был единственный случай. В отличие от католической Церкви, катарская Церковь крестила только взрослых, людей в сознательном возрасте. Личное стремление было необходимым. Но в данном случае, это отец ребенка, верующий, возможно, не очень грамотный, оказал очень большое давление на доброго человека, Андре де Праде. Он считал, что таким образом добьется Спасения своей маленькой дочери. Сам добрый человек очень долго колебался перед тем, как решиться на это, после чего он получил достаточно резкое внушение от своих более образованных коллег.
ARTE: Анн Бренон, Вы всегда говорите "добрый человек" и никогда не употребляете слово "катар".
А.Б.: Я не люблю употреблять слово "катар".
ARTE: Но ведь они именно так и назывались?
А.Б.: Извините, но их так называли только именно их противники в Рейнских землях. А это вовсе не одно и то же! Слово "катар" немецкого происхождения. Это игра слов для эрудитов - что-то среднее между греческим "katharos", что означает "чистый", и словом "Ketter", которое можно перевести как "колдун, поклоняющийся коту". И из слова "Ketter" немцы потом сделали слово "Ketzer", что значит еретик вообще. Это слово почти никогда не употреблялось в Окситании. Оно стало популярным после публикаций эльзасца Карла Шмидта в 1848 году и немца Арно Борста в 1951 году. Тогда же немецкое слово "Katharer" было переведено на французский как "Cathares".
ARTE: Значит, этих катаров нужно называть "добрые люди" ?
А.Б.: Наиболее честно было бы называть их так, как они называли себя сами: Христиане или апостолы. Они определяли себя исключительно как "истинная Церковь Христа и апостолов". По этому поводу я хочу сделать еще одно уточнение. Те, кого называли катарами или еретиками, были монахами этой Церкви. Верные назывались просто верующими. Верующие говорили о себе, что они "устремлены к Добру", то есть к тем, кто был их клиром - кого собственно и называют сейчас катарами - к "добрым мужчинам" и "добрым женщинам". Но все не так просто, ведь Инквизиция изобрела для них еще одно название, а именно - "совершенные", чтобы приравнять их к античным манихейцам. Это был дополнительный способ их дискредитировать.
ARTE: Но разве они не были дуалистами, как манихейцы?
А.Б.: Нет, они были дуалистами как раз потому, что они были христианами.
ARTE: Но ведь христианская религия не дуалистична. Бог создал мир. Катары же говорили о другом, что это дьявол его создал. Как Вы можете говорить, что они были христианами?
А.Б.: Как сказал наш общий учитель, Жорж Дюби, "Все христианство XI-го века было полностью и спонтанно манихейским". Католический антидуализм на самом деле догматизировался только под конец XII-го века. А скрытый дуализм Нового Завета в ходе истории, в разные периоды, более или менее развивался различными христианскими группами: римским христианством в целом, а катарами в особенности.
ARTE: Что Вы имеете в виду под "скрытым дуализмом"?
А.Б.: Например, то, что сказано в Евангелии и в 1-м Послании Иоанна, где противопоставляется Бог и мир. Это интерпретация известной цитаты: "Царство Мое не от мира сего". Таким образом, и мир не от Бога.
И все время, столько, сколько существовал катаризм, звучал в их проповедях лейтмотив этой оппозиции между Царством Божьим и этим миром (князем которого есть Сатана), дополнявшийся оппозицией между истинной Церковью Божией, то есть еретической Церковью, и фальшивой, узурпаторской, Церковью Римской, заключившей пакт с этим миром. Вот настоящие корни этого знаменитого катарского дуализма. Я цитирую доброго человека Пейре Отье: "Есть две Церкви, одна гонима и прощает, а другая всем владеет и сдирает шкуру". Поймите: одна Церковь благая, которая может только бежать от преследований, а другая - злобная преследовательница. И за два столетия до того, рейнские еретики, о которых сообщали Бернарду из Клерво, не говорили ничего другого. Появление Инквизиции, как инструмента преследования, только подтвердило par excellence тот факт, что Римская Церковь - это Церковь-преследовательница. Это был именно тот момент, когда родился общественный строй, который Роберт Мур назвал "обществом преследования".
ARTE: А кто такой Роберт Мур?
А.Б.: Роберт Мур - это великий британский медиевист, профессор университета в Ньюкасле, автор известной книги "Преследование и его рождение в Европе". Огромный вклад Мура в историю состоит в том, что он показал очень ясно, что начиная с эпохи Тысячелетия, наше западноевропейское христианское общество определяется и структурируется путем выявления и объявления категорий людей, подлежащих исключению: сначала это были еретики, потом евреи, потом прокаженные и так далее. Это было началом длинного списка, который только пополнялся в течение многих веков.
Когда мы смотрим с этой точки зрения, то еретики выглядят не как опасная и агрессивная для христианства сила, против которой оно должно было защищаться, но как сила христиансого сопротивления новшествам Григорианской Церкви: крестовым походам, рыцарским орденам...
ARTE: Рыцарским орденам?
А.Б.: Возьмите хотя бы Tамплиеров! Нет ничего более антикатарского, чем тамплиеры. Историк-медиевист, Жан Флори, специалист по крестовым походам и рыцарству, сказал, что тамплиеры были "чудовищным образованием" с точки зрения христианской этики: монахи, которые носят оружие и убивают во имя Христа, сказавшего: "Не убий!". Не забудьте, что не кто иной, как Бернард из Клерво - наш святой Бернард! - был теоретиком всего этого. Он прославлял эту функцию монаха-воителя, определяя ее как "убийство зла", и противопоставляя ее "человекоубийству". Поэтому нет ничего более удивительного - может быть, в этом есть какой-то черный юмор - что современный эзотеризм так легко ассимилирует "катаров" и "тамплиеров".
ARTE: Но если бы катаризм пережил преследования и вышел бы победителем, как это случилось с Римским католицизмом, уверены ли Вы, что ему удалось бы избежать ловушки, и в свою очередь не прибегнуть к преследованиям?
А.Б.: Если бы это случилось, то он потерял бы свою идентичость христианства с дуалистическими тенденциями, то есть, идентичность христианства, отказывающегося от любого вмешательства Божественного права в этот мир. Аргумент "Сие угодно Богу" не мог быть для катаров, достойных этого имени, если так можно сказать, достаточным, чтобы оправдать какое-либо насилие. Если бы так случилось, они больше бы не были катарами. Это был путь "безумцев Божьих" в контексте дуалистического евангелизма...
Интервью подготовлено Паскалем Корнуелем
|
|
Зарегистрирован |
Make the world insecure place for those who violates human rights
"Это Бог дает Добру Своё бытие, и Он есть его причиной..."
Джованни дe Луджио
Книга о двух началах (около 1240 г.)
|
|
|
|
