Формулы Гилберта

"Морской ястреб" Хэмфри Гилберт, когда был при деньгах, всегда подавал нищим, не разбирая, шарлатан перед ним или настоящий бедняк. Когда случившийся рядом Кэрью указал ему на то, что он, скорее всего, подает жуликам, Гилберт ответил:
- Кто я такой, чтобы судить чужую беду?
Кэрью, удивляясь такому странному поведению, сказал:
- Наверное, ты хочешь, чтобы Господь обошелся с тобой так же...
Гилберт улыбнулся.
- Я живу, как мне нравится. Если Богу это нравится тоже, я могу только радоваться. Если нет - я никак не сумею переменить Его мнение. В любом случае, решать будет Он. Так о чем мне беспокоиться?
И бросил нищему еще монетку.

* * *

Во время войны в Нидерландах на очередных переговорах какой-то испанский товарищ ляпнул Хэму Гилберту, что дело гезов пропащее, потому что Испания воюет за веру - а они за что?
- Да, - сказал Гилберт, - немцы - за деньги, французы - за славу, испанцы - за веру. Кому чего не хватает.
- А вы за что? - возмутился собеседник.
- А мы вообще не воюем.

Сэр Хэмфри вообще был известен способностью формулировать. Когда его "Белку" затерло во льдах где-то за Ньюфаундлендом, и команда, поняв, что дело - табак, ударилась в панику, он спустился на палубу - прямо в толпу - застрелил в упор кого-то из особо громких паникеров и в образовавшейся тишине поинтересовался:
- Отчего крик? Что, по воде до Бога дальше, чем по суше?
Эвакуацию они наладили быстро, протянув тросы с других кораблей эскадры. Уйти не успело человек десять. Гилберт, когда его последний раз видели, сидел в кресле на мостике и читал книжку.

* * *

Хэмфри Гилберт о внешней политике королевы говорил так:
"У Ее Величества страшные мечты - она видит Англию маленькой страной, живущей в мире. И никто при дворе не рискует ей сказать, что Рим начинал так же. Его Католическое Величество некогда удовольствовался половиной шара - нам придется взять весь".

* * *

Теннисный мячик судьбы

Сводный брат Хэма Гилберта способный химик и геолог, прекрасный врач, неплохой поэт, первоклассный придворный интриган и один из лучших моряков своего времени Уолтер Рэли называл себя теннисным мячиком судьбы. На фоне действительно впечатляющих перепадов его биографии, определение выглядит по крайней мере естественным. Но, увы, оно, как правило, цитируется отдельно от контекста.
Оригинал звучит примерно так: представим себе двух игроков в теннис, абсолютно равных по силе и мастерству. Они ведут партию достаточно долго. Представим себе также, что мяч обладает некоей - минимальной в сравнении с игроками, но все же реально существующей свободой воли. Он может - на волос - смикшировать удар, изменить угол рикошета, повернуться в ладони. Вопрос - от кого в этом случае зависит исход партии? И имеем ли мы право, строя формулу, пренебречь игроками?
Интересно, что это мнение не казалось слушателям ересью.

* * *

Маленькая "Месть"

1691. В проливе между островами Флорес стоят семь кораблей - шесть судов эскадры Ховарда, второго лорда адмиралтейства, и "Месть" сэра Ричарда Гренвилля в данном случае выступающего как частное лицо (что важно). Стоят, чинятся, до выхода "серебряного флота" еще месяц, время есть.

Вдруг посреди всей этой благодати появляется курьерская пинасса с пакетом от герцога Камберлендского, чей флот в тот момент болтался где-то у берегов Португалии. Оказывается, что Филипп Испанский, окончательно наскучив постоянными экскурсиями в его карман, отправил на юг сводную эскадру из 53 кораблей с приказом раз и навсегда... И Ховарду приказано немедленно отваливать, потому что идут очередные переговоры, а он как-никак государственный служащий.

Ховард с Гренвиллем начинают готовиться к выходу - и тут в пролив вламывается эта самая испанская эскадра, видно, решившая перед заходом в Картахену проверить парочку подходящих закоулков.

И Гренвилль сигналит Ховарду - я, мол, в отличие от вас, частное лицо, вы идите, а я тут пока постою. И Ховард уходит, а Гренвилль смещается к выходу из пролива и становится там. Испанцы не верят своим глазам - одиночный корабль принимает бой с эскадрой. (Причем, "Месть" с ее водоизмещением в 550 тонн была большим кораблем разве что по английским меркам. Флагман испанской эскадры, "Сан-Фелипе", был, например, больше ровно в три раза.)

Через 30 часов испанцы уже ничему не удивлялись. Бой продолжался примерно столько. Где-то к вечеру этот самый "Сан-Фелипе" умудрился-таки зайти с наветренной стороны, и отрезать "Мести" ветер. После чего еще чуть ли не сутки "Месть" пытались взять на абордаж. Про Ховарда они уже думать забыли - им нужно было смывать пятно с репутации. В конце концов, когда корабль был уже безнадежно поврежден, две трети команды выбито, а Гренвилль смертельно ранен, команда сдалась.

Испанцы сняли людей, поставили на "Месть" свою призовую команду и пошлепали в ближайший порт, потому что эскадра - минус шесть кораблей, плюс масса тяжелых повреждений - была совершенно не в том состоянии, чтобы кого-либо преследовать. "Месть" впрочем, затонула не дойдя до порта по причине травмы, несовместимой с жизнью. Гренвилль помер на второй день по той же причине. Останься он в живых, дело могло бы обернуться по всякому - у испанского командования был к нему приличный счет, - а так, испанцы, потрясенные берсеркерской - как они считали - отвагой англичан, просто отпустили команду на все четыре стороны.

И испанское морское командование было сильно удивлено, когда их разведке удалось добыть отчет английского адмиралтейства об этом происшествии, где действия Гренвилля квалифицировались как разумные и грамотные.
С точки зрения адмиралтейства, он совершил только одну ошибку - принял бой в самом проливе, тогда как надо было выйти - и запереть испанцев внутри. А завершался отчет совершенно убийственной рекомендацией "Ввиду вышесказанного, предлагаем впредь считать соотношение один к трем рабочим, один к пяти - приемлемым."

* * *

О торговой чести


В 1572 де Толедо, сын герцога Альбы, осадил Хаарлем. Город держался 7 месяцев. Когда стало ясно, что помощь не пройдет, Оранский голубиной почтой приказал им сдаваться. Город ответил, что предпочитает смерть от голода сдаче. Тогда де Толедо сделал им беспрецедентное для той войны предложение - он поклялся, что за выкуп в 200,000 гульденов пощадит всех жителей города, кроме городских советников и гарнизона. Городской совет подумал - и согласился. Но оставалась небольшая проблема - часть гарнизона составляли немецкие и английские наемники, и если немцев Альба обещал помиловать, с условием, что они перейдут к нему на службу, то англичанам такого предложения никто делать не собирался. И магистрат опасался, что если те пойдут на прорыв, то дон Фадрике с удовольствием воспользуется этим как предлогом для нарушения договора.
И члены магистрата вызвали к себе английских командиров и объяснили им ситуацию.
"Нет, - сказал полковник Стюарт. - Мы так не договаривались".
"Как не договаривались? " - спросил Бредероде, командир гарнизона.
"Город должен моим людям жалование за все время осады, - сказал Бобби "Последний шанс" Стюарт. - То, что вы предлагаете - это грабеж среди бела дня. Мне нужно обязательство от имени магистрата, что город при первой возможности выплатит эти деньги семьям моих солдат".
"И в этом случае вы согласны?"
"А как мы можем быть не согласны? Мы обязались защищать Хаарлем и его жителей. Расписку, пожалуйста".
Через три дня город был сдан. 400 самых влиятельных горожан испанцы развесили по городским стенам в назидание прочим. Бредероде был удавлен на городской площади, гарнизон - перебит. А Бобби Стюарт уцелел - их расстреливали скопом и плохо засыпали землей - и он выполз. Его подобрала какая-то голландская женщина, швея, у которой за неделю до того убили мужа. Она взяла его к себе и, когда к ней пришли, сказала, что это ее муж, раненый на стене. Говорят, что испанский капитан узнал его, но промолчал. Стюарт погиб через несколько лет под Зютфеном, вместе с Филиппом Сиднеем.
А деньги город выплатил - уже от имени Соединенных Провинций.
Да, собственно, Бобби Стюарт, как и добрая половина его людей, был католиком.
 

* * *
О стихах и зачистках

Ирландия, Мюнстер, 1580. Испанцы высаживают десант на побережье, местные вельможи поднимают восстание - в общем, все как всегда. Не как всегда то, что командующий английским экспедиционным корпусом способен найти свои уши без зеркала - так что восстание кончается достаточно быстро. Через полтора месяца англичане берут Смервик, захватив в плен что-то около 200 ирландцев и 600 испанских и итальянских солдат - и закрывают дело. Но прямо там же командующего лорда Грея догоняет известие, что на юге уже дымится - и он срочно командует выступление. На месте оставляет двух офицеров поответственнее с приказом - ирландцев - к Святому Патрику, остальных отконвоировать куда-нибудь в надежное место с решетками на предмет выкупа.
После его ухода, капитаны посовещались и решили, что убивать ирландцев - дело совершенно безнадежное. Их надо или всей страной разом - или оставлять в покое, а так - это только мстителей плодить.
А вот объяснить Его Святейшеству папе и Его Католическому Величеству, что посторонние с этих берегов живыми не возвращаются, как раз может быть полезно. Поэтому ирландских пленных - кого еще не убили, - к большому их удивлению, выставляют вон, а испанцев и итальянцев - тоже несколько обалдевших от такого оборота событий - строить в группы по десять.
Но все-таки 600 человек - проблема с логистикой. И какой-то сержант потолковее предлагает просто связать их попарно - и в море, благо обрыв рядом. Быстро - и никакой потом возни. На что капитан постарше ответил, что если бы дело было зимой, то об этом можно было бы подумать, но тонуть летом даже в этих широтах - дело долгое и неприятное. "И гарантии, что все утонут, - сказал капитан, демонстрируя шрамы на запястьях - памятку о незапланированном купании в хаарлемском озере, - у нас нет. А нужно, чтобы не ушел никто. Так что давайте уж руками. Поставьте дополнительных людей точить лезвия - и дело пойдет быстро".
И действительно. Управились за каких-то два часа. И колонну Грея на марше догнали. Тот сначала был очень зол - из-за выкупа, но потом решил, что такой психологический эффект за деньги не купишь, и отметил обоих в реляции. Эдмунда Спенсера и Уолтера Рэли.

* * *

Дело при Кадисе

1596. Отношения между Англией и Испанией - хуже некуда. Его Католическое Величество готовит вторую армаду, что очень беспокоит англичан, потому что второй раз Господь может и не дунуть. Ну раз так - значит надо дуть самим. И королева посылает флот с приказом ловить испанцев на выходе из Кадиса и не давать продохнуть - чтобы пока они дойдут до Слюйса, где на борт должна была подняться пехота, ее уже не на что было бы грузить.

Пришла эскадра к Кадису - но командующий армадой герцог Медина-Сидония эти игры уже в прошлый раз проходил - и из гавани ни ногой. А у тех вода кончается. Но если они часть эскадры отошлют за водой - так испанцы прорвутся - и ищи их потом в открытом море.

И сидят себе Томас Ховард, эрл Эффингем, командующий, и два его заместителя и думают, что делать. И говорит второй зам, сэр Уолтер Рэли, что хорошая гавань Кадис и что с тех пор, как Дрейк его с наскока взял, испанцы там основательные форты построили - и всей эскадре в этом гирле не развернуться, а пяти кораблям будет в самый раз. И добавляет меланхолически первый зам, сэр Роберт Деверо, эрл Эссекс, что если транспорты подойдут воон к тому мысу, то вон там может пройти штурмовая группа и даже, пожалуй, с пушками - то есть, конечно, если крепостная артиллерия часик помолчит. Почему помолчит? - удивляется второй зам, - ей молчать вовсе не обязательно. Главное, чтобы она не с вами разговаривала. А вторую группу можно и в гавани высадить... И если даже мы обратно не уйдем, то в этом году армада уже никуда не отплывет - а кораблей у королевы много.

Они, значит, говорят, а секретарь Ховарда, Донн его фамилия, все это протоколирует. Потом он запишет в дневнике, что "адмирал Эффингем и тут проявил знаменитую свою обстоятельность и осторожность - прежде чем согласиться, он думал целых полчаса".

Так что второй зам пошел обратно на свое "Злорадство" и еще с четырьмя фрегатами своей же постройки атаковал форты. Перед атакой он отдал приказ на каждый испанский залп отвечать только и исключительно сигналом трубы. Никакой стрельбы. Покружились перед фортами, разъясняя течения, подождали правильного ветра - и пошли.

Форты открывают огонь на предельной дальности - противник отвечает звуковым сигналом. Залп - труба. Залп - труба. Ладно, думают в фортах - гордыня - смертный грех - сейчас мы вас подпустим поближе - и в упор, тут вам не протрубиться. Расчет у испанцев был на то, что у крепостной артиллерии, тем более, новой, дальность как и калибр всяко больше, чем у корабельной. И тут они несколько ошиблись, потому что они еще ждали и целились, когда английские корабли повернулись боком каждый к оговоренному форту и дали залп по пушечным гнездам, развернулись - и с другого борта. Пока щебенка осыпалась, дым рассеялся - они уже под стенами - и испанские ядра летят себе сквозь снасти. Галиону бы там не развернуться, а у английских кораблей водоизмещение всего ничего - 250-300 тонн. Как у большой яхты.

Испанцам в фортах бы сообразить и открыть огонь по дальним от себя кораблям, но первая реакция в таких случаях - стрелять в того, кто в тебя стреляет, - а опомниться им не дали.

А пока дуэль идет, Ховард на мысу десант высаживает.

И только тут испанское командование в городе начинает что-то соображать. Они вообще эту атаку всерьез не приняли - 5 кораблей - ну максимум, разведка боем. Людей на корабли, конечно вернули, но они же стоят в гавани чуть ли не борт к борту. Медина-Сидония отдает приказ передовым эскадрам выдвигаться навстречу... Но форты уже молчат, Рэли входит в гавань и тут наступает, как выразился Лоуренс Кеймис, "ситуация, недостойная артиллериста - куда ни попадешь, везде противник".

Испанцы палят в белый свет, а большей частью друг по другу, за кораблями Рэли в гавань втягиваются вернувшиеся корабли Ховарда числом 12 штук. Ховардовский "Ковчег" в этой суматохе пробивается к причалу и начинает кого-то там высаживать, а на восточной стороне городских укреплений уже началась артиллерийская дуэль и пригороды горят. И тут у Медины-Сидонии сдают нервы. Он представления не имеет, что его атакуют с востока люди того же Ховарда и что хватит их максимум на один штурм. Он видит, что английские корабли в гавани действуют спокойно и согласованно, не обращая никакого внимания на чуть ли не двенадцатикратное превосходство противника. И ему опять-таки не приходит в голову, что с точки зрения английского адмирала обменять 17 кораблей с экипажами и командованием на армаду - разумная сделка. Он понимает только одно - эти люди сейчас его разобьют. Как - непонятно, но разобьют. А в гавани, помимо всего прочего, несколько кораблей серебряного флота - с грузом. И этот груз им
достанется. И он отдает приказ поджечь корабли. И этот приказ с перепугу исполняют. И команды испанских кораблей видят огонь в своем тылу. У них и без того настроение ниже среднего - тут их просто охватывает паника - люди гроздьями бросаются в воду и плывут к берегу... Занимаются склады на пирсах, корабли горят, солдаты бегут - и в это время Эссекс умудряется-таки перебраться через восточную стену. "Англичане в городе!" Все. Обвал.

Собственно, даже после всего произошедшего, у испанцев был совершенно оглушительный перевес. Но они - редкий случай для самой дисциплинированной армии Европы - не могли больше сражаться.

Обалдевшие солдаты Эссекса проходят до порта как нож сквозь масло, отвлекаясь по дороге на грабеж. И только часа через два Ховард узнает, что то, что горит у причалов - это транспорты серебряного флота. Но тушить их уже поздно. Так что англичане грузят, что можно, со складов, высаживают призовые команды на относительно целые корабли, поджигают верфи, Ховард выслушивает много теплых слов от раненого в ногу Рэли относительно своей идеи наложить на город контрибуцию, собирают своих увлекшихся десантников и быстро уходят.

По возвращении домой получают от Ее Величества большой разнос за то, что мало привезли.


* * *

Добавка к Кадису - пожар пожаром, товар товаром, а знаменитую кадисскую библиотеку господа гуманитарии потушили и большей частью уволокли. Потом она была передана сэру Томасу Бодли для Оксфордского университета.


* * *

Социальный статус дьявола

За год до Армады. Идет обычное заседание Школы Ночи. Посреди ученой беседы провокатор Кит Марло вдруг поинтересовался у Генри Перси, а что бы тот стал делать, если бы дьявол сделал ему то же предложение, что и Иисусу.
- А на каких условиях? - поинтересовался эрл-чародей.
- Да на тех же. Поклонись мне, и я дам тебе все царства земные...
- Да кто он такой! - рявкнул Перси, - Чтобы я...- и тут только понял, что сказал.
Смеялись долго.


* * *

Атеизм и черная магия

Когда комиссия по расследованию антибританской деятельности (это не шутки, это детище Витгифта так и называлось) вызвала математика и астронома Томаса Хэрриота для дачи объяснений по вопросу о черной магии и атеизме, вместе с Хэрриотом на заседание явился его патрон Уолтер Рэли (до которого собственно и добиралась комиссия) и сказал, что готов дать отчет обо всем, что происходило и происходит в его доме, но просит высокую комиссию либо убрать с повестки дня взаимоисключающие обвинения, либо объяснить, каким образом атеист может практиковать черную магию. Поскольку в комиссии заседали люди исключительно злобные и чрезвычайно фанатичные, но порядочные, они действительно принялись разбираться, как оно такое может быть - и так увлеклись друг другом, что обвинение в атеизме не было предъявлено не только Рэли (который им не был), но и Хэрриоту (который им был).

* * *

Родина драконов

Это было время, когда адмирал пиратской эскадры мог отвернуться от горящего испанского фрегата и бросить людям на мостике: "Sic transit gloria mundi". Это было время, когда Ее Величество могла шугануть неугодившую фрейлину девятибальным матросским матом. Окружающие поняли бы обоих.
Во время боя с Непобедимой Армадой, когда маленький легкий кораблик Хоукинса несся по гребню волны, а испанский флагман провисал у ее подножья, Хоукинс перегнулся через борт и, углядев на палубе "испанца" командующего вторжением герцога Медину-Cидонию, прокричал ему в лицо на языке древних римлян всю его родословную - так, как Хоукинс ее себе представлял. Хоукинс был слабоват в испанском. Герцог вряд ли смог бы оценить соль обращения, будь оно сделано по-английски. А вот прекрасной латынью они владели оба.
Те, кто пустил ко дну Непобедимую Армаду, очень любили говорить и действовать красиво. Превращали судьбу в спектакль. Обогащали классику личным опытом. C Господом Богом находились в сложных отношениях. Человек, стоящий у руля, кивком или мановением руки, определяющий судьбу другого человека, корабля или государства, может, конечно, считать себя орудием Господним - если ему требуются оправдания. В оправданиях эти люди, как правило, не нуждались.
В Англии того времени, как в театре, можно было все. Можно было взлететь к потолку - надо было только придумать крылья. Можно было делать политику - неудачники поднимались на эшафот, победители - на ступеньку ближе к трону. Можно было выйти в море - неудачники горели и тонули, победители делались адмиралами. Можно было писать стихи - неудачники тонули в Лете, победители становились Cпенсерами и Марло, в крайнем случае, Шекспирами. Посмертная слава гарантировалась ударом кинжала в глаз.
Приехавший в Лондон вскоре после мятежа Эссекса французский посол мсье де Морней в некотором недоумении отписывал своему повелителю, что реакция английского общества совершенно однозначна: "Боже, какой олух! Ну кто так устраивает мятеж...", и что некоторые вельможи, в приватной, естественно, беседе, добавляли: "Если бы за это дело взялся я, все кончилось бы совершенно иначе", что ни в коей мере не означало нелояльности по отношению к Ее Величеству. В любой другой стране разгромленный мятежник хотя бы на некоторое время становился местным воплощением дьявола. В Англии он был просто разгромленным мятежником, ну еще дураком... иногда.
А еще был город Лондон. сырой серый каменный город, где на улице трудно разминуться двоим, а воздух по цвету и вкусу напоминает знаменитое имбирное пиво. Этот город так легко оставить за спиной, чтобы уплыть в южные моря, очередную интригу, стихи или науку, чтобы вернуться и вдохнуть еще раз воздух цвета и вкуса имбирного пива.
Это время прошло. Англия перестала быть родиной драконов.
Фрэнсис Дрэйк, который тогда еще не был сэром, и тоже плохо знал испанский, на каких-то переговорах о выкупе переделал свою фамилию под испанскую фонетику так: "эль драко", что означало - "дракон". Имя это стараниями сэра Фрэнсиса и его коллег стало сначала собственным, а потом снова нарицательным. Очень похоже на англичан: в гербе Cв. Георгий, боевой клич: "Белый дракон!", и в случае неприятностей, свечку ставят обоим.
Еще десять лет назад в любом портовом кабаке можно было услышать песню о том, как старое корыто с гордым названием "Фалькон" вернулось в лондонский порт втроем - вместе с испанским "купцом" и вздумавшим защищать "купца" фрегатом испанского королевского флота. Как сказал нищий лендлорду: "спускайте на меня вашу собаку, сэр, я ее съем". Эту песню больше не поют. Некогда безобидная, теперь она оскорбляет слишком многих. И дело тут не в авторе текста, который, во-первых, вполне благонадежен, а во-вторых, давно мертв, а в авторе факта, капитане старого корыта, который спит сейчас в камере Белого Тауэра. В комнате под самой крышей, где из окна вид на рассвет, на Темзу и облака, а что касается обвинения в государственной измене, то оно полностью соответствует действительности.

* * *

Сила искусства

В 1593 году театр лорда Стрэнджа давал "Доктора Фауста" в Экзетере. Спектакль шел замечательно, но посреди пьесы актеры и зрители обнаружили, что на сцене одним дьяволом больше, чем положено по штату. Представление прекратили, двери заперли, однако лишний черт так и не обнаружился.
Городские власти, рассмотрев дело, заявили, что причиной явления, вероятно, является высокое качество стихов и прекрасная актерская игра, приведшие к "непреднамеренной материализации одного из персонажей" - и порекомендовали актерскому составу освящать сцену перед представлением во избежание public confusion.


* * *

Цитируем Фробишера

Когда до Англии дошла реляция о том, что азорская экспедиция по ходу действия взяла считавшийся совершенно неприступным форт на Файяле, Лондон долго обсуждал, как это у них могло получиться. Дискуссию закрыл Мартин Фробишер, сказав "Кто там был? Рэли и Кеймис? Тогда все ясно - выманили в открытое море".

Тот же Фробишер говорил, что самым опасным в его морской биографии было столкновение с двумя саэтами на Средиземном море - он вдруг обнаружил, что все его тактические приемы рассчитаны на превосходящего противника.


* * *

Эрл-чародей об алхимии

Сэр Генри Перси говорил, что алхимия (как и астрология) - не наука, а искусство, потому что результат зависит не от того, что и как делается, а от того, кто делает. Поэтому он изучал алхимические книги и тщательно осуществлял описанные в них процедуры. "Таланта к этому у меня нет, - говорил Перси, - так что если что-то получится у меня, оно будет доступно всякому". И действительно добился очень интересных результатов в области гидравлики.


* * *

Протоястреб или как все началось.

Как говорил Дюма, "у великих событий маленькие причины". Морская война между Англией и Испанией началась из-за жадности испанского налогового ведомства, встречной жадности и неразборчивости английского купца и непорядочности двух испанских аристократов.

А было дело так. Филипп Второй, желая пополнить казну, ввел налог на покупку лицензии на ввоз рабов в Новый Свет. Налог был убийственный. Цены на рабов взлетели вдесятеро. Работорговцы начали выходить из дела, а колонии - задыхаться без рабочих рук. И тогда кому-то из губернаторов на побережье пришла в голову светлая идея - подключить третью сторону. И по торговым каналам зазвенело, что нужен надежный человек с контактами в Африке для занятия контрабандой. Через некоторое время звоночек дошел до торгового дома Хоукинсов. И Джон Хоукинс с небольшой флотилией пошел к берегам Сьерра Леоне. Покупать рабов он там не стал - с чего бы? - а просто ограбил португальскую работорговую факторию на весь живой товар. И привез его в Новый Свет. Вошел в гавань Санто-Доминго, наставил пушки на город - и заставил губернатора купить у него рабов по цене втрое ниже рыночной. И мирно уплыл восвояси, потому что местная эскадра почему-то гонялась за слухами о голландских пиратах милях в трехстах от базы. И все довольны - кроме португальцев, конечно, ну, и рабов - но тех-то кто же станет спрашивать?

Второй ходкой Хоукинс решил кадровые проблемы Рио дель Хача, а вот с третьей вышло нехорошо.
Он обошел несколько островов - и у побережья Кубы угодил в ураган, снесший его с курса и сильно потрепавший его корабли. Нужно было срочно чиниться, потому что флагман "Иисус из Любека", купленный еще Генрихом VIII, взятый напрокат у короны и давно уже на самом деле отслуживший свое, вообще непонятно как держался на воде. И Хоукинс двинулся к ближайшей гавани - Сан Хуан де Уллоа. А там как раз ждали прибытия конвоя с новым вице-королем Мексики на борту. Хоукинса приняли за оный конвой - и беспрепятственно впустили. Надо отдать Хоукинсу должное - злоупотреблять доверчивостью местного начальства он не стал, а просто встал на якорь и начал чиниться - и даже расплатился с портовыми властями за материалы частью своего товара.

И все бы хорошо, но 16 сентября к Сан Хуан де Уллоа подошел задержавшийся из-за того самого шторма испанский конвой под командой адмирала Франсиско де Луйана и действительно с вице-королем доном Мартином Эрнандесом на борту. А Хоукинс уже окопался, у него батареи на мысу стоят. Отбиться можно, тем более, что с севера шторм подходит. Но между Англией и Испанией нет войны - как посмотрит королева на неспровоцированное уничтожение испанской эскадры вместе с вице-королем?
У испанцев картина та же - шторм близко, до других гаваней еще идти, а прорываться через хоукинсов огонь - дорогое удовольствие, да и неизвестно, получится ли. Так что стороны тихо сходятся и решают, что Хоукинс - представитель дружественной державы, зашедший в гавань по своим делам. Испанцы выдают ему соответствующий документ - и мирно проходят в гавань мимо молчащих батарей.

Но идальго, как известно, хозяева своего слова. И держать обещание, данное какой-то английской сволочи, никто не собирается. Де Луйан потихоньку посылает в Вера-Крус за солдатами, вице-король отбывает в Мексику первой пинассой (а эти английские болваны и не подумали взять заложника) - и 24 числа испанцы атакуют батареи, захватывают их - и открывают огонь с берега и с кораблей по судам Хоукинса в гавани. Надо сказать, что моряком Луйан был таким же как идальго - при троекратном превосходстве в кораблях и пятикратном в людях два корабля он все же упустил - Хоукинс на "Миньоне" и его дальний родственник Дрейк на "Юдифи" прорвались и ушли.

В Англии эта история вызвала грандиозный скандал. Причем, причиной скандала было не существо, а обстоятельства дела - поймай де Луйан Хоукинса на контрабанде или чем еще и потопи по этому поводу всю эскадру в полном составе, английское общественное мнение ухом бы не повело. Но вот данное и без колебаний нарушенное слово, и характер обвинений, предъявленных Хоукинсу (см. ниже) привели англичан в неистовство. Когда же выяснилось, что большую часть пленных англичан послали на галеры или заставили строить волноломы, взвился уже и Тайный Совет - а тут как раз удачная буря занесла в гавань Саутхэмптона несколько испанских транспортов, на борту которых, в числе прочего, было и жалование войскам Альбы в Нидерландах. Елизавета подумала-подумала, да и конфисковала эти корабли в качестве компенсации за "Иисуса из Любека". В результате температура англо-испанских отношений упала еще на градус, а Альба остался без денег и, чтобы заплатить своим наемникам, ввел на оккупированных территориях знаменитый налог "десятый грош" (одну десятую с продажи любого товара), окончательно бросивший большие торговые города в объятия гезов.

Да, а Хоукинс примерно неделю был невинной жертвой и всеобщим любимцем, пока не выяснилось, что он, собственно, ввозил контрабандой. Тут общественное мнение повернулось к нему спиной, королева заявила, что это "dreadful dastarly deed truly deserving of heavenly retribution" - и голову Хоукинса спасли только настойчивые требования Филиппа, чтобы ему ее отрубили. Вернее, даже не требования, а предъявленные обвинения. Филипп, со свойственным ему разумом и тактом, вменил Хоукинсу не работорговлю (в Испании-то она была вполне законной), не контрабанду (что англичане бы поняли), не вооруженный шантаж, в котором Хоукинс был виновен хотя бы формально, а факт торговли с колониями в Новом Свете - на что, как известно, имеют право только подданные Его Католического Величества, ну и еще подданные короля Португалии. Так что любые меры по отношению к Хоукинсу выглядели бы как согласие с этим пунктом - а этого правительство ЕЈ Величества позволить себе не могло. Он просто угодил в глубокую
немилость, из которой вышел, когда помог Уолсингэму раскрыть заговор Ридольфи. Хоукинс пришел в ум, занялся каперством, преуспел на этом поприще, командовал частью флота в Армаду и стал лордом адмиралтейства. Но тех рабов ему поминали до конца его дней.

А младший кузен его Фрэнсис, торговавший не рабами, а пряностями, успел хорошо посмотреть на испанский Мэйн и тоже решил, что есть занятия прибыльнее, а главное, намного спокойнее торговли. И в тот же год попросил у королевы каперский патент. И - поскольку отношения с Эскориалом испортились начисто - получил его.

* * *

Дела служебные, Ирландские

Томас Батлер, лорд Ормонд, один из самых крупных ирландских вельмож, протестант, лоялист и дальний родственник королевы с удовольствием брал к себе на службу тех своих мятежных соотечественников, которые хотели "повесить оружие на стену", но считали неприличным просить пардону у Ее Величества. По этому - а также по множеству других поводов Батлер находился в постоянных контрах с генерал-губернатором Ирландии Греем де Вилтоном, а греевский штаб при слове "Ормонд" просто плевался кипятком.
Температура дошла до того, что на каком-то совещании тот же Рэли сказал Ормонду, что его не впечатляет знаменитая ормондовская родословная. Ормонды, может, и ведут свою род от Томаса Бекета, а вот девонширские Рэли точно происходят от Фиц-Урса (одного из убийц святого). Что Батлер и должен учитывать, прикидывая насколько его политика может себе позволить расходиться с политикой королевы. Рэли в тот момент спасла только ширина стола.
Между Зушем (другим греевским капитаном) и Ормондом и вовсе шла вендетта - Зуш при исполнении как-то пришиб какого-то мелкого католического батлера и большой Батлер воспринял это как знак личного неуважения.
Так вот, когда из-за каких-то придворных интриг Ормонд попал в опалу и был отстранен от всего, кто за него вступился хором? Правильно, греевский штаб. Потому что Ормонд, конечно, мерзавец каких свет не видывал и кто-то из нас рано или поздно его достанет, но _сейчас_ он держит баланс по всему востоку - и не мешайте нам работать!

Если почитать, что докладывал Лондону уже помянутый Спенсер о своем пребывании у Ормонда в качестве офицера связи, то можно сделать вывод, что он в полном восторге от того, как разумно и цивилизованно смог устроиться Батлер в этой дикой стране (чистая правда), и от самого Батлера как администратора (опять-таки чистая правда) - и нельзя ни между каких строк вычислить, что его там дважды чудом не убили, второй раз из-за того, что он пригрозил одному из "новых" батлеровских вассалов, что пристрелит его, если тот ему еще раз покажется на глаза - и сдержал слово.
Но это были вопросы личные и к существу идущего наверх отчета, в отличие от деловых качеств Батлера, отношения не имевшие.


* * *

О святых и гордыне

Разговор Рэли с пастором Таунсоном утром в день введения в должность лондонского лорд-мэра, пересказанный, естественно, пастором.
Пастор, заботясь о состоянии души клиента, поинтересовался, не считает ли тот свое отсутствие страха вещью неблагочестивой, ведь даже у многих святых мучеников мысль о смерти вызывала трепет.
- Это вполне естественно, - сказал сэр Уолтер.
- Почему?
- Ну представьте себе, каково встречать смерть человеку, который имеет дерзость положить, что умирает за Него. Тут испугаешься, пожалуй. Восхищаюсь. Но не завидую. Врагу бы не пожелал отвечать за такую ставку.
Пастор подумал и решил, что некоторая логика в этом есть.

* * *

Эталон

Осень 1586. Экспедиционный корпус Лестера послан на континент для помощи голландским Генеральным Штатам. Это неофициально. Официально этот поход личная инициатива Лестера, желающего поучаствовать в выборах штатгальтера, поскольку после смерти Вильгельма Оранского этот пост освободился. С ним стандартная команда - Бобби Стюарт, Хэмфри Гилберт, Фульк Гренвилль и племянник Лестера Филипп Сидней - по совместительству очень хороший поэт и неплохой ученый.
Надо сказать, что на суше англичане воевали не так весело, как на море. Рядовой состав был не такой крепкий, как у испанцев - хотя при толковом командовании от него можно было добиться многого - низший и средний командный были даже, пожалуй, получше - умней, изобретательней, упорней - а вот хороших стратегов не было вовсе. Поэтому, когда сводным контингентом командовал Морис Нассау, дела шли неплохо, а когда Лестер лез куда-то сам, то не очень.
Так вот, в сентябре 1586 Лестера принесло под Зютфен - укрепленный городок на берегу Изеля, недалеко от Арнхейма. И только он начал устраиваться, как вдруг под Зютфеном по обыкновению своему из воздуха материализуется Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, и естественно, с армией. И ловит англичан в открытом поле. Задача - не выпустить испанцев из довольно узкого дефиле, пока войска отходят на тот берег под защиту укреплений. Стюарт убит; Гилберт шоковым ударом сбил голову испанской колонны, был ранен и вынесен в тыл; где Лестер, вообще неизвестно, что, может, и хорошо - этот накомандует. Оставшийся методом исключения сэр Филипп Сидней делает то, что командующему, пускай и временному, делать категорически не положено - болтается на передней линии кавалерийского прикрытия. Хотя военный он компетентный.
А дело в чем? А дело в том, что большая часть кавалерии - прибывшее из дому пополнение. Дворянские сынки. Пороху не нюхали, военную этику не освоили - и сразу угодили в мясорубку хуже некуда - отступление с врагом на плечах, да еще и враг этот - Парма. Оставь он их одних, они, скорее всего, запаниковали бы и бросили пехоту. А пехота на переправе без прикрытия... А вот племянника Лестера, любимца королевы, "первого рыцаря" Англии они ни в какой панике бросить не могли. Не бывает такой паники.
В общем, переправились они, ушли. А Сидней уже на переправе получил мушкетную пулю в бедро. Конь выплыл, соседи помогли, вытащили его на какой-то холмик, кто-то со фляжкой прибежал - осталось же у кого-то за четыре часа боя... Сидней глаза открыл и видит, чуть ниже по склону лежит какой-то солдат, большей частью развороченный, умирает. Он отодвинул фляжку: "Дай ему. Ему нужнее. Я до Арнхейма доживу, а он нет".
Умер три недели спустя в Арнхейме от заражения крови.

А за две недели до этой истории к сэру Филиппу приходили представители Штатов - и предложили пост штатгальтера ему. Сидней отказался - он дружил с сыном Вильгельма, Морисом Нассау.

Так вот, сэр Филипп Сидней, при жизни и после смерти считался в елизаветинской Англии образцом того, каким должен быть человек в каждую минуту своей жизни.


* * *

До пролива ближе

Неоднократно помянутый выше сэр Уолтер Рэли страдал морской болезнью. Его укачивало просто от вида воды. Передвигаясь по Лондону, он был готов дать огромный крюк, чтобы перейти Темзу по мосту - вместо того, чтобы пользоваться лодкой, как это делали все нормальные горожане.
Зложелатели шутили, что он ванну принимает с закрытыми глазами. А ему как придворному приходилось это делать довольно часто - у Елизаветы был пунктик насчет чистоты. То ли у Ее Величества было чрезмерно развитое обоняние, то ли сказывались спартанские привычки, привитые ей в детстве в доме адмирала Сеймура, но никто из придворных, парламентских и медицинских светил так и не смог убедить королеву, что частые купания и открытые окна вредны для ее драгоценного здоровья. "Я принимаю ванну каждую неделю, - говорила она, - даже если в том нет прямой необходимости. И не чувствую себя хуже". И двор, скрепя сердце, мужественно следовал за своей повелительницей (и, надо сказать, так привык, что Иаков Первый потом жаловался, что от всей этой банды лицемеров даже человеческого запаха не дождешься).
Но это преамбула. А амбула очень короткая. В 1578 Гилберт повел эскадру на юго-запад, намереваясь найти Магелланов пролив и пройти его, ну, и поживиться по дороге. (К тому моменту Дрейк был уже автором своего собственного пролива, но этого в Англии еще не знали.) Капитаном 75-футового "Сокола" с ним шел его младший сводный брат, которому тогда было 23. Им сильно не повезло - Гилберт был вообще человек невезучий - в высоких широтах творилось такое, что три корабля из 10 дали течь, на остальных тоже было невесело, и стало ясно, что с поживиться как с поживиться, а вот с географией в этом году ничего не получится. И Гилберт решил поворачивать. А сводный его братец сказал, что качки при обратном переходе он уже не переживет и что до пролива этого, где бы он там ни был, всяко ближе, чем до Лондона. И не повернул.
А дальше они уже в одиночку попали в чудовищный шторм, такой, что не только Рэли, но и штурман его Фернандес не понимал, на каком они свете, шли в нем и с ним несколько дней, а когда смогли определиться, поняли, что надо все-таки возвращаться, потому что очень сильно унесло. И потюхали они обратно, благословляя основательность Гилберта, снаряжавшего корабли с запасом на конец света. И уже у островов Зеленого Мыса (это вообще-то западное побережье Африки) налетели на испанского "купца", идущего из Вест-Индии - естественно, с конвоем. И ничего бы не было, если бы конвойный фрегат, завидев английский флаг, не открыл огонь. Тут капитан решил, что на этот рейс с него хватит. По английским меркам "Сокол" был старым корытом, но это по английским. А вот артиллерия на нем, по соображениям географического свойства, стояла самая что ни на есть новая. И дальше команда вспоминала высокие широты и шторма с нежностью, потому что идти на трех кораблях с командой от одного (а попробуй брось этого "Сокола" - королева за госимущество голову оторвет, причем в буквальном смысле слова) дело и невеселое и просто опасное. В общем, так и кляли они свою судьбу до самого Портленда.
А фраза "до пролива ближе" вошла в поговорку лет примерно на триста.

* * *

Опыт общения с дьяволом

В 1583 Джордано Бруно приехал в Англию, где жил у своего патрона, французского посла Мовиссьера. На одном из неофициальных посольских обедов, где из интересующих нас лиц присутствовали Сидней, Фульк Гревилль, Рэли, Марло и Джон Флорио (картограф, математик и переводчик Монтеня), Бруно, до того рассказывавший о системе Коперника, перешел к некоторым своеобразным философским выводам из нее. Гревилль тут же прервал его со словами "Чтобы ближе познакомиться с дьяволом, любому из присутствующих достаточно заглянуть в себя. А вот можно ли по-Вашему хоть с какой-то точностью вычислить местонахождение иных миров относительно нас?" Бруно страшно обиделся.

* * *

Нет повести печальнее на свете

Итак, вступив в 1603 году на английский престол, Иаков Шотландский получил в полное распоряжение все королевские земли и замки. Одним из первых его распоряжений было настоятельное повеление убрать из Ричмондского замка и Вестминстера "эти ужасные устройства, противные человеческому естеству и наверняка оскорбляющие Бога". Придворная карьера сэра Джона Харингтона была окончена.
А все так хорошо начиналось. Джон Харингтон, крестник королевы Елизаветы, неплохой солдат, приличный администратор и для придворного терпимый поэт, был переводчиком от бога. Но по причине увлеченности придворной жизнью работал медленно. Так что, Елизавета, которой надоело ждать очередной главы "Неистового Роланда" месяцами, отказала ему от двора и отправила домой с приказом не показываться, пока "Роланд" не будет готов. Говорят еще впрочем, что причиной изгнания послужил перевод главы о Джоконде, чьи действия в романе Ариосто сильно напоминали матримониальные маневры самой Елизаветы.

Так или не так, а отправился Харингтон домой, переводить. И за каких-то полтора года добил 40,000 строк "Неистового Роланда" (его перевод до сих пор считается лучшим). Но его кипучий поэтический ум не удовлетворялся переводом и требовал творчества. Так что ко двору Харингтон явился с двумя книжками - заказанным "Роландом" и своим собственным творением "Преображение Аякса".

"Преображение..." было длинной вычурной поэмой, где подробно описывалось некое устройство. Дело в том, что греческого героя Аякса по-английски тогда звучало как "Эйджэкс", а "джэкс" или "джэйкс" было жаргонным названием ночного горшка. В общем, в трудах праведных Харингтон изобрел отраду читателя - ватерклозет.
В отличие от многих других сложных метафор, харингтоновский аякс еще и работал. Королева, у которой был пунктик в области гигиены, пришла в восторг и потребовала установить агрегат рядом с ее спальней. Опробовала - и заказала второй, в Вестминстер.
Харингтон хотел запатентовать изобретение - но соответствующие органы отказались оформлять патент по причине сугубого его неприличия. В ответ Харингтон разразился новой книгой стихов, поносящей лицемеров, тонущих в грязи, лишь бы только не признать ее существования - и подал королеве проект монополии, где утверждал, что пущенные на поток аяксы будут обходиться всего в 6 шиллингов и 8 пенсов, а уж цену можно назначать...
Стихи не подействовали, а вот проект заинтересовал вполне провеспасиановский Тайный Совет, но тут королева умерла, а у новой метлы тоже был пунктик относительно гигиены - только обратный. Агрегаты, принадлежавшие короне, были уничтожены, а собственный харингтоновский аякс в его усадьбе Келстон, что близь Баса, пал поколение спустя одной из жертв гражданской войны.

И история смывного туалета застопорилась почти что на два столетия.

* * *

"Парижская Резня" или Образ Врага

Итак, "Парижская резня" была написана Кристофером Марло между 1590 и 1593 гг (в 93 она была поставлена в театре "Роза"). Это, судя по всему, его последняя - и едва ли не худшая - пьеса. Действие, вопреки названию, охватывает период со свадьбы Генриха Наваррского и Маргариты Валуа по гибель Генриха III и - в общем и целом - рассыпается на части. Интересные, неоднозначные, а главное, живые персонажи предыдущих пьес как сквозь землю провалились - и герои, и злодеи "Резни" вырезаны из одного куска картона, и большую часть персонажей даже по речи друг от друга не отличишь.
Ходил анекдот, что на первом представлении Генрих Наваррский и Дю Плесси перепутали реплики и оба говорили чужой текст, заметив ошибку, только когда актер, игравший Генриха, споткнулся о "сира" в пассаже, который считал своим.
Католики "Резни" - как на подбор исчадия ада; протестанты хороши до неприличия и страшно мучаются тем, что вынуждены поднять оружие против законного государя; и все, кроме уж самых черных злодеев, все время выражают решпект английской королеве.

Пьеса, тем не менее, пользовалась успехом и неизменно собирала полный зал, как в столице, так и в провинции. Более того, если судить по частной переписке, г-да горожане воспринимали "Парижскую резню" как _адекватное_ отражение событий, творившихся на континенте. То есть мы имеем дело не просто с агитационным произведением, написанным "на злобу дня", а с _успешным_ агитационным произведением.

И вот тут мы вынуждены остановиться и с большим недоумением осмотреться. В агитационной пьесе о религиозной войне, написанной в стране, которая и сама - участник этой войны, религия как мотив отодвинута на задний план настолько резко, что стоит там чуть ли не рядом с табличкой "Париж", призванной обозначать место действия.
Организаторы резни движимы чем угодно, только не верой.
Герцог Гиз: "О, diabole! При чем здесь вера? Тьфу! Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен, Что может быть порукой и основой Великих планов столь пустое слово." Королева-мать желает полностью контролировать страну "Все те, кто мне противится, умрут; Пока живу, не уступлю я власти." Карл, уступает давлению матери и Гиза, при том что для него "ложная вера" сама по себе вообще не повод для беспокойства.
Их противники протестанты клянутся "господом и честью нашей" и обвиняют своих врагов в измене клятве и государственной измене, утверждая, что Гиз продался испанцам. На всем протяжении пьесы, есть только одно место, где один из персонажей - Генрих Наваррский - касается существа религиозных разногласий, называя католицизм "идолопоклонством" - впрочем, тут же срываясь в сугубо политическую инвективу в адрес Испании.[1]
Единственный фанатик пьесы, монах, убивающий Генриха III, вызывает едва ли не сочувствие - Генрих нарисован такими красками, что смерть его и вправду вполне может быть "угодна Богу".

Если "враг" не фанатичный католик, тогда кто он? Какой именно черной краской нарисована противная сторона?
Герцог Гиз, вербуя аудиторию в сообщники, говорит:
"Всегда предполагал я, ныне знаю,
Что дерзость - путь наикратчайший к счастью
И что решимость - оправданье цели.
Я не хочу тех заурядных благ,
Каких любой мужлан добиться может,
Гонясь за ними, славы не стяжаешь.
Но знай я, что французскую корону
Найду на высочайшей пирамиде,
Туда б я иль дополз, срывая ногти,
Или взлетел на крыльях честолюбья,
Хотя бы рисковал свалиться в ад".
Перед нами - тот самый нарицательный "макиавелли", для которого религия - удобный хотя и презираемый инструмент, клятва - ничто, любой путь - хорош, лишь бы вел к цели, а право - это право силы и дерзновения. Еще не родившийся Фридрих Ницше несомненно опознал бы в нем своего персонажа.
Похожие мотивы движут и Екатериной Медичи:
"Нет, кардинал, за все лишь я в ответе,
Раз Францией лишь я повелеваю,
Я жизнью вам ручаюсь: Карл умрет
И Генриху достанется престол.
А если и второй мой сын посмеет
Противоречить матери своей,
Он также будет мной лишен наследства.
Пускай корону носят сыновья -
Власть у меня. Строптивца свергну я".
"Я, вы и брат ваш Гиз должны всю власть
Прибрать к рукам, чтобы никто в стране
Не смел дохнуть без нашего согласья, "
Остальные фигуры католической стороны менее выразительны, но обладают одним общим свойством - они все лгут и предают - и все считают ложь, предательство и убийство допустимыми мерами. См., например, сцену, где герцог Анжуйский (будущий Генрих III) лихо поучаствовав в резне ("Переодет я и неузнаваем, Поэтому готов убить любого".), спокойно говорит Генриху Наваррскому, что старался унять бунт и вообще только что проснулся. См. также сцену предательского убийства Можирона герцогом Гизом и предательского убийства Гиза Генрихом III.
Центральный момент пьесы - массовое убийство невинных, совершенное в нарушение слова.

Протестанты же неизменно соблюдают свои обязательства. Умирающий Карл IX говорит "О нет, я обречен, мой брат Наваррский, И эту кару заслужил, хоть те, Кто вправе божий приговор свершить, На короля не стали б покушаться" - отмечая верность протестантов клятве уже после совершенного в их адрес чудовищного предательства. Генрих Наваррский категорически не хочет воевать со своим королем Генрихом III, а узнав, что тому грозит беда, немедленно бросается на помощь (с единодушного согласия своих сторонников, которые также почитают это своей обязанностью).

"Сильной личности" тамерлановского типа Генриху Гизу противопоставлен совершенно бесцветный, но порядочный и смелый Генрих Наваррский - и все симпатии автора и публики на стороне последнего.

Но самая интересная сцена происходит в разгар резни, когда Гиз со товарищи вламывается в кабинет философа Рамуса. Как вы думаете, что они ставят ему в вину? Ересь? Ничуть не бывало. Покушение на авторитеты.
Гиз: "И утверждал на этом основанье,
Что вправе он, в Германию уехав,
Казуистически ниспровергать
Все аксиомы мудрых докторов,
Поскольку, ipse dixi, argumentum
Testimonii est inartificiale?"
["аргумент, основанный на авторитете, не искусен", то бишь "не строг"]
Дополнительным "отягчающим обстоятельством" в глазах Гиза служит то, что Рамус "простого угольщика сын".
А я отвечу на посылку эту
Тем, что тебя убью, и доказать
Противное твой nego argumentum
["отрицаю твое доказательство"]
Не сможет. Заколоть его!"
(Заметим, что с Рамусом едва не гибнет католик Тале, примчавшийся его предупредить.)

То есть, желая безнадежно очернить врагов в глазах своих соотечественников, Марло создает очень последовательный портрет безгранично честолюбивой, безгранично бессовестной, не связанной никакими обязательствами аристократической группы, опирающейся на слепую веру и невежество - поскольку и то, и другое позволяет им сохранять монополию на власть - и равно враждебной Закону и Знанию - поскольку и то, и другое изымает людей из-под их контроля. Прекрасно знакомый его зрителям портрет _тюдоровской_ аристократии времен Генриха VII-Генриха VIII (и отчасти Эдуарда IV).[2]


* * *

Нельзя объять...

Однажды во время прогулки королева заметила, что есть все же вещи, которые нельзя измерить - как, например, взвесить дым, если его даже нельзя поймать? Капитан ее охраны, неоднократно помянутый сэр Уолтер Рэли, ответил, что ловить дым вовсе не обязательно и что если ему принесут весы, он сможет взвесить для Ее Величества некий объем дыма.
Было немедленно заключено пари, принесены весы...
Сэр Уолтер вынул свою трубку, взвесил ее и записал результат. Затем отмерил порцию табаку, взвесил, записал результат. Сложил. Выкурил трубку. Взвесил ее снова. Вычел новый вес трубки из общего веса трубки и табака до того как. И сказал, что разница - и есть вес уже основательно растворившегося в воздухе табачного дыма.
История эта была записана французским послом как пример крайнего английского цинизма.


* * *

Пьеса как мера длины

Капитан Вильям Килинг любил искусство. К тому же, он считал, что матрос, у которого свободны руки или голова, опаснее незакрепленной пушки. Поэтому, отправляясь в конце 1607 в рейд на португальские хозяйства в Африке, он взял с собой несколько свежих пьес, и всю дорогу туда команда репетировала "Гамлета".

"Гамлет" был дан на побережье Западной Африки и имел большой успех. Еще больший успех имел налет, и окрыленный Килинг, затоварившийся в числе прочего и провиантом, решил сходить за мыс Горн. Команда была не против.

"Ричарда Второго" давали в на Яве, в бухте Бантам. Там Килинг взял на борт груз пряностей и красного дерева для Ост-Индской компании - и чуть ли не на траверзе Явы перехватил испанского "купца", шедшего в Манилу. У капитана конвойного судна вкусы были почти как у Килинга, так что всю дорогу до островов Зеленого Мыса команда репетировала "Дона Хиля Зеленые Штаны" и ругала капитана за постоянные исправления в стихотворном переводе с испанского. Последний спектакль был именно там, но, надо сказать, что несмотря на то, что воду тамошний губернатор поставил только под угрозой килинговских пушек, Тирсо де Молина по-английски никакого протеста не вызвал, и стороны мирно разошлись, довольные друг другом.

P.S. Английская постановка, кстати, возможно вообще первая. Поскольку Килинг вышел с Явы в начале 1609, а первая известная испанская постановка "Штанов" - та самая, о которой так нехорошо отозвался Лопе да Вега - имела место в 1613.


* * *

Бедственная история Ост-Индской компании

Благородной Ост-Индской компании фатально не везло с капитанами и факторами. Если толковый - значит ворует так, что дым столбом. Если честный - значит торговать не умеет. Если вдруг попадется знающий и дело, и меру - значит вскоре отуземится и перестанет должным образом соблюдать интересы компании. А если и этого не произойдет - значит, спятит.
Повторялось это с таким постоянством, что когда в сентябре 1614 капитан Сарис привел в Плимут конвой, груженый серебром, пряностями, ценным деревом и всякими китайскими и малайскими редкостями, господа компаньоны начали оглядываться в поисках подвоха - ибо дела обстояли уж слишком хорошо.
Лучше б они не оглядывались. В ноябре того же года при очередной проверке складов обнаружилось, что половина одного из складских помещения занята не резным деревом, а личной сарисовской коллекцией индийской и китайской порнографии. Причем речь шла не о соответствующих учебных пособиях с картинками. Сарисовский набор не поверг бы в ступор разве что очень завзятого последователя тантризма. И это бы еще полбеды. Собственно беда заключалась в том, что человек, обнаруживший всю эту радость, не смог самостоятельно определить степень подсудности коллекции и обратился к начальству - да не к Ост-Индскому, а к портовому. Портовое тоже пришло во вполне понятное недоумение - ни с чем подобным, да еще в промышленных количествах, ему сталкиваться не приходилось. Дело пошло выше, разразился скандал и в конце концов несколько образцов угодило на стол к Его Христианнейшему Величеству Иакову I.
О том, какова была непосредственная реакция монарха, история молчит. Известно только, что Его Величество в крайне резкой форме заявил держателям компании, что в дальнейшем будет возобновлять их хартию, сообразуясь не только с объемом прибыли John Company, но и с ее моральным обликом.
В общем, "горе, горе, страх, петля и яма". Потому что ну как, ну где, ну в каких эмпиреях прикажете искать честного и дельного капитана - да чтоб еще не пил, не курил (Иаков числил табак в одну цену с чумой) и по девкам не шатался?

И тут из очередного рейда на острова возвращается Вильям Килинг. И все семейство Хоукинсов с компаньонами издает отчетливый вздох облегчения. Капитан божьей милостью. Всю Юго-Восточную Азию на своем "Красном драконе" облазил. Честен скрупулезно, как по профессии и положено. Из предыдущего поколения - то есть его хоть в Вестминстерский дворец приглашай. Счастливо женат. И главное, больше чем уже есть, с ума не сойдет - некуда как бы. А что пират - так сами-то они кто?
И Килингу предложили пост "старшего над всеми англичанами в Индиях". И получили ответ, что он согласен, если ему позволят взять с собой жену, потому как не может он более пребывать в разлуке с нею. С одной стороны, господа компанейские пуритане этой просьбе всецело сочувствовали. С другой стороны, женщина на борту в дальнем рейсе это само по себе нездорово - и не помешает ли ее присутствие Килингу посещать дальние фактории? В конце концов, дело решило соображение, что еще одного скандала в ту же воронку компания просто не переживет. И в просьбе было отказано.
Килинг пожал плечами и протестовать не стал. Настолько не стал, что господа компаньоны опять заподозрили неладное. И верно - за неделю до отплытия выяснилось, что Килинг-таки умудрился протащить свою жену на борт - да еще вместе с акушеркой, поскольку Анна Килинг была беременна.
На этом терпение компании кончилось и Совет заявил Килингу, что или женщина сходит на берег, или этот вопрос будет решать двор. Имея некоторое представление об Иакове, Килинг сдался.
Флот ушел, прихватив собой сэра Томаса Ро, посла ко двору Великого Могола, и оставив на причале несчастную Анну Килинг.
Рейс шел обычным чередом - две пьесы до Мадраса с некоторым количеством стрельбы по дороге и на месте. Высаженный Ро приступил к обязанностям, а Килинг пошел на Яву, приводить в порядок тамошнюю факторию.
А тем временем в Лондоне враг не дремал и какая-то противоиндская пролаза доложила Иакову историю про женщину на борту. Иаков вызвал Вильяма Хоукинса и спросил "Я вас предупреждал?" И Хоукинс, понимая, что сейчас погибнет все, в драматической речи, вполне достойной любимого поэта капитана Вильяма, описал монарху высочайшие нравственные достоинства и нежную супружескую любовь четы Килингов, а также непреклонную суровость Совета Компании там, где речь шла о желаниях Его Величества.
А две недели спустя пришел попутной пинассой рапорт от сэра Томаса Ро, с докладом о первых успехах и панегириком капитану Килингу.
И Иаков, вообще-то крайне не любивший капитанов старого закала - и пользовавшийся у них полной взаимностью - решил, что такая корова нужна самому.
И в разгар дипломатической/торговой/грабительской деятельности Килинг получил приказ бросить все и двигаться обратно.
По прибытии получил звание адмирала королевского флота и в качестве особой личной привилегии - беспрецедентное право брать на борт жену в путешествия любой дальности.
А Ост-Индская компания опять осталась с нерешенным кадровым вопросом.


* * *

Продолжение о драматургии

Ост-Индская компания, очень нервно относившаяся к порядку на своих кораблях, учла опыт Килинга, включив в свои правила следующий пункт:
"ЗАСИМ не должно иметь никакого кощунственного поминания имени Божьего, брани, воровства, пиянства или иного беспорядка, но все это должно наказываться с суровостью, нельзя также допускать игры в кости или других противозаконных развлечений, поскольку с них обычно начинаются ссоры и многажды дело доходит до убийства. Следует, однако, поощрять всякие совместные занятия: как-то, помимо молитвы и чтения книг богоугодных, всяческие состязания и представления, танцы и маски, каковые хотя и не просвещают духа, но все же много предпочтительней лени, скуки и безделия".
Служащие компании явно приняли, если не первую, то вторую часть увещевания близко к сердцу - так в 1631 году еще один компанейский капитан Уолтер Маундфорд во время очередного рейса написал пьесу "Спуск "Марии". Пьеса была поставлена сначала на борту, а по возвращении эскадры и в настоящем лондонском театре, где продержалась 4 театральных сезона.

А на могиле Килинга красуется следующая эпитафия, составленная его давним приятелем, конкурентом и иногда противником, голландским капитаном ван Шпильбергеном - "Удачливый торговец, отважный капитан, блестящий придворный, любящий муж, одно из самых веселых и страшных созданий Господних". Килингу бы понравилось.


* * *

Кофе и прочие радости жизни

Как известно, где Индия, там и Красное Море. И если уж добрались до одного, так отчего не сунуться в другое. Ост-Индская компания так и рассуждала - и поначалу все было хорошо.
Но когда в Октябре 1609 сэр Генри Миддлтон привел эскадру в Мокку, дела пошли невесело. На третий день после высадки на штаб-квартиру компании было совершено нападение. Сперва нападавшим пришлось несладко, но на несчастье свое англичане довольно быстро разобрали, что имеют дело не с бандитами, а с местными турецкими регулярными частями и попытались как-то договориться. Сделали они это зря. Восемь из девяти человек, вышедших на переговоры, турки просто убили, а девятого - собственно сэра Генри, уволокли с собой.

Услышав стрельбу в гавани, капитаны кораблей эскадры поступили по процедуре - то есть снялись с якоря, вышли на рейд и навели пушки на город.
Сэра Генри пытались убедить приказать кораблям сдаться. Он послал это предложение туда, куда и турецкому чиновному евнуху пойти было несколько затруднительно, после чего его стукнули по голове чем-то тяжелым и очнулся он уже в кандалах, в повозке идущей в Санаа.
Там его привели пред светлы очи местного паши, и Миддлтон, наконец узнал, в чем дело. А дело было в местных торговцах, крайне обеспокоенных тем, что англичане со своими более быстроходными кораблями могут оседлать торговлю с Индией.
А поскольку про капитализм и пользу конкуренции купцы не слышали, то они и уговорили пашу решить проблему по методу товарища Сталина.
Миддлтон страшно удивился - Индия велика, объем торговых операций огромен, хватит на всех, тем более что с Европой Мокка все равно практически не торгует. И естественно, объяснил паше, что захват торговых путей не только не входит в планы Ост-Индской компании, но - что важнее - ей просто не по зубам. На чем и был увезен обратно в Мокку все еще в кандалах.

Надо сказать, что мокканские купцы и тамошний паша совершили страшную ошибку. Конечно "война, торговля и пиратство - три вида сущности одной" и все граждане, плававшие в те времена по морю, были не прочь пограбить на стороне, но флот Ост-Индской компании еще семь лет назад назывался Плимутской эскадрой и рефлексы у личного состава были настроены на прежний род деятельности. Так что на третий день пребывания в зиндане в Мокке Миддлтон сбежал, удавив охранника этими самыми кандалами. Добрался в гавань, связал из нескольких бочек плот и утром уже был на борту своего флагмана, злой как дракон на эмблеме компании.

Впрочем, как и положено по его предыдущей профессии, сэр Генри был человек дисциплинированный, поэтому он снялся с якоря и отправился в Сарат, в индийскую штаб-квартиру компании, и доложил обо всем происшедшем своему непосредственному начальнику сэру Вильяму Хоукинсу.
Реакцию сэра Вильяма нетрудно было предсказать. Он выслушал сэра Генри, спросил в пространство, наступит ли то время, когда турки научатся отличать англичан от португальцев, и приказал сообщить капитанам, что через трое суток флот компании выходит в море.
Мокку взяли сходу. Городу не причинили вреда - только прибрали весь товар с судов и складов. Следующим действием была блокада Красного Моря, продолжавшаяся четыре с половиной месяца, несмотря на все усилия местного военного флота, и кончившаяся только с приходом следующего каравана из дому. Прибывший с ним капитан Сарис, впоследствии любитель порнографии, сообщил Хоукинсу, что лондонское начальство вообще-то не собиралось в настоящий момент начинать войну с Портой или ссориться с Великим Моголом, а посему требует немедленно прекратить. И Хоукинс с Миддлтоном с огорчением прекратили.

Эта эскапада едва не стоила компании базы в Сарате, поскольку Великий Могол на практике убедился, что все, что говорили про Ост-Индскую компанию португальцы - правда.
Только в 14 году сэру Томасу Ро, при некоторой артиллерийской помощи Килинга, удалось убедить Джехангира сменить гнев на милость. Оный же сэр Томас, разобравшись в повадках могольского двора, и посоветовал компанейцам продать захваченный в Мокке и с тех пор загромождавший склады груз приятно пахнущих горьких бобов в Индии.
Прибыль была такова, что в 1619 компания направила в Мокку своим постоянным представителем Вильяма Финча - второго номера у Хоукинса. Надо сказать, что никаких неприятностей ни с местным начальством, ни с местными купцами у Финча не было, и он несколько десятилетий гнал в Сарат корабли, груженые местным кофе.
А поколение спустя, кому-то пришло в голову попробовать привезти груз кофе в Европу - до того он там существовал только в качестве сырья для парфюмерии и продавался на граммы. В 1664 году первый груз "бобов кава" был продан на лондонской товарной бирже.

А если бы мокканские купцы оказались менее жадными, а паша более чистым на руку... просто страшно подумать.


* * *

История одного суеверия

Капитан Джон Ланкастер был всем хороший капитан, но, как это случается с моряками, был привержен всяческим предрассудкам и суевериям. В частности, он считал, что грязь - жилище дьявола и источник всякой заразы, и что нет лучшего средства от цынги, чем лимонный сок пополам с муравьями. Соответственно, на его кораблях были вылизаны даже стоки для грязной воды, а члены экипажа под бдительными взглядами офицеров глотали по утрам эту кислую мерзость с брр... насекомыми - иногда довольно крупными.
Когда Ланкастер бросил "частную практику" и стал одним из капитанов Ост-Индской компании, его новое начальство попыталось покончить со всеми этими предрассудками, но... за это время матросы успели усвоить, что муравьи муравьями, а на кораблях Ланкастера цынгой действительно не болеют. А поскольку матросы и сами народ суеверный, то убедить их, что дело не в лимонном соке, а в воле Божьей, уже никакая сила не могла. Так и остался на кораблях компании странный этот обычай.


* * *

Когда поет далекий друг

5 июня 1602 года первый флот Ост-Индской компании прибыл в Ачин - порт на западной оконечности Суматры - и встретил там самый радушный прием. Местный правитель, Ала-аддин Шах, не только слышал про англичан, но и был к ним до крайности расположен, поскольку откуда-то прознал, что англичане и испанцы воюют на море, а на испанцев и португальцев из Макао и Гоа у Ала-аддина был зуб размером со средний нарвалий рог. Так что - после, естественно, всяческих благопожеланий королеве - Ала-аддин тут же поинтересовался, как часто англичане намерены заходить в его порт и не продадут ли они ему сколько-нибудь замечательных корабельных пушек для защиты от этих бандитов-христиан. Командовавший эскадрой капитан Джон Ланкастер принял во внимание что а) перевалочный порт на островах необходим б) Англия и Испания находятся в состоянии войны, тяжело вздохнул и совершенно безвозмездно подарил Ала-аддину запасные каронады с "Дракона", "Гектора" и "Сюзанны" и обещал следующим рейсом привезти еще.
После чего был заключен в объятия, снабжен всем необходимым и упиршествляем в течении недели.
Последнее затянулось бы и на более долгий срок, но тут в Ачин пришла весть, что какое-то португальское судно направляется к Ала-аддиновым владениям с явно недобрыми намерениями. Когда избранный за быстроходность "Дракон" добрался до места происшествия милях в ста по побережью от самого Ачина, португальцы уже вовсю что-то грабили. Надо сказать, что капитан португальской каракки "Сан Антонио" (вообще-то торговой, но решившей подработать на стороне), видимо, провел большую часть жизни в Индийском океане и с англичанами ранее не сталкивался. Потому что увидев 400-тонного "Дракона", он даже не удосужился повернуться к нему кормой. Так что спустя несколько минут пятый или шестой выстрел "Дракона" - тут очевидцы не сошлись во мнениях - свалил вторую и последнюю мачту "Сан Антонио", на чем сражение и закончилось. Португальцы спустили флаг, с "Дракона" выслали шлюпку...
А надо сказать, что Ланкастер, естественно, пригласил Ала-аддина поучаствовать в экспедиции. И естественно, принимал его в своей каюте. А скуку в дальнем плавании все убивают по своему. И поэтому, когда португальский капитан поднялся на борт, взору его открылось следующее зрелище - на палубе между гротом и бизанью седой и очень благообразный (что-то около центнера) суматранец в цветных шелках и строго - и очень не по климату - одетый английский джентльмен исполняют дуэтом псалмы Давида. На иврите. Под аккомпанемент вирджинела.
Ну Ланкастер-то был наполовину марран, а вот откуда Ала-аддин Шах знал иврит, история молчит. Но баритон у него по свидетельству присутствовавших был очень приятный.


* * *

Проблемы межрасовых браков

Да, а с Ала-аддином вышла одна заминка. Помимо пушек султан-англофил еще заказал Ланкастеру жену-англичанку. И когда тот привез заказ в Лондон, господа компаньоны вошли в очередной штопор. Во-первых, как может компания поощрять многоженство? Во-вторых, он мусульманин. В-третьих, как отреагирует Его Величество на то, что этот вопрос вообще рассматривается. В-четвертых...
Но пока обсуждалось в-четвертых, слух уже разошелся по Лондону. И компанию буквально затопили прошения от кандидаток и родителей кандидаток. Прошения в красках описывали красоту и добродетели предлагаемых девственниц, их умение шить, играть на музыкальных инструментах, знание языков. Одна девица, стремясь доказать свою пригодность на роль подарка, даже написала трактат о пользе смешанных браков... и перевела его на арабский (хотя Ала-аддина-то убеждать в оной пользе было незачем).
Реакция Иакова, естественно, была "Никого, никогда, никуда". Напор петиционеров, однако, не уменьшился.
Однако, пока правление пыталось найти очередное соломоново решение, проблема самоликвидировалась по методу Ходжи Насреддина. Следующий курьер привез известие о том, что, к великой скорби подданных и союзников, Ала-аддин Шах изволил скончаться в возрасте 104 лет - а его внук и наследник, не обладая космополитизмом деда, в своих аппетитах ограничивается артиллерией.
И кандидатки, вздыхая, разошлись по домам.


* * *

О стандартах

Когда сэра Хэмфри Гилберта спросили, доволен ли он, что в 35 лет командует эскадрой, он ответил: "В этом возрасте Иисус уже два года как был Богом".


* * *

Как-то в кабачке на английской военной базе во Флиссингене Гилберт и Сидней заспорили об ирландских делах, да так основательно, что один из присутствовавших при этом голландцев заметил, что при такой степени несогласия французы бы уже искали секундантов.
Оба джентльмена обернулись к нему в крайнем недоумении.
- Но мы же говорим о политике, - поднял брови автор "Аркадии" и "совершенный рыцарь" елизаветинского образца. - За политику не дерутся, за политику убивают. И секундантов для этого не требуется совершенно.
И вернулся к беседе.


* * *

Вбити не вбили

Капитан Килинг был человек любопытный. Во время очередной дозаправочной остановки в будущей Сьерра-Леоне он приобрел у туземцев отличный слоновый бивень для своего кабинета - и задумался. Ведь если местные жители ходят на такое большое животное с копьями, то, наверное, его можно убить и из мушкета? На следующий день, закончив все операции по закупке воды и провианта, Килинг взял с собой двух матросов, проводника и пять штук мушкетов - и отправился на охоту.
И где-то во второй половине дня они повстречали "роскошного самца с превосходными бивнями". Килинг выстрелил и попал слону в холку. Слон развернулся и побежал на Килинга. "Голова его представляла превосходную мишень, но он бежал слишком быстро и местность была недостаточно ровной. Я попал ему в плечо, и дважды в голову над глазами. Последний выстрел явно смутил его и заставил отвернуть, так что он сбил меня боком и сломал мне ребро. Раны его кровоточили и след был четким, но сумерки наступили раньше, чем мы увидели его снова, и нам пришлось вернуться на борт с пустыми руками. Любопытно все же, как местные черные это делают. Тут должен быть какой-то прием..."
У Армады не было шансов.

* * *

"Спокойно, Маша", или женитьба Вильяма Х

В несчастный для себя день к одному из сыновей Великого Могола Джехангира явился некий патан и попросился на службу в его гвардию, заявив, однако, что платить ему следует не менее 1000 рупий в день. Принц, несколько удивленный таким аппетитом, поинтересовался, почему патан считает, что стоит именно такой суммы. Тот ответил, что принц волен испытать его с любым оружием и любым противником и проверить, стоит ли воин денег.

Вечером того же дня принц рассказал отцу об этом случае. Джехангир был, как обычно к тому времени, уже основательно пьян. Он приказал позвать патана и когда тот повторил свое предложение проверить его искусство сказал - "Прекрасно. Вот твой противник". И указал на довольно большого льва, которого держали на цепях служители. "А оружием будут только твои руки".
Патан было запротестовал, но тут же понял, что лев для него куда менее опасен, чем Джехангир, и пошел бороться. Он даже продержался какое-то время, но потом лев умудрился вырвать у служителей одну из цепей и снес патану полчерепа.

Зрелище это так понравилось Моголу, что тот приказал десяти своим гвардейцам одолеть этого льва - тоже голыми руками. Гвардейцы подчинились, но одолел лев. Из 10 погибло трое, остальных успели оттащить.

А слева от Могола, на почетном месте сидит Инглис Хан, представитель Ост-Индской компании сэр Вильям Хоукинс, трезвый как Мухаммед, и не нравится ему эта картина совершенно.
Надо сказать, что истории неизвестно, какой именно это был Вильям Хоукинс. Их в то время в компании было четверо, и все как на подбор рыцари. Так что или тот, что у Фентона на атлантических рейдах вторым номером ходил, или тот, что в Армаду "Грифоном" командовал и на этом "Грифоне" в порт Слюйс вломился, или тот, что получил свое рыцарское звание за брандерную атаку на Азорах.
Так вот, сидит этот неустановленный Хоукинс и считает до двух. И выходит плохо. Джехангир пьян, забава ему нравится, сейчас он с гвардейцев этажом выше перейдет. Пора меры принимать.
И действительно. Не успели оттащить последнего телохранителя, как Мукарраб Хан, большой хоукинсовский доброжелатель, говорит, что, мол, наш гость так хвалился своими доблестями на море, а чего он стоит на суше? Наверное, проще взять одного льва, чем целый корабль?
"Безусловно," - соглашается Хоукинс и следует вниз. Спустился. Подошел ко льву, шагнул в сторону, вытащил взведенный уже пистолет, прижал под горло зверя и выстрелил. И пояснил: "Корабли я тоже не голыми руками брал."

Расчет сошелся. Джехангир был достаточно пьян, чтобы выходка ему понравилась. И он тут же заявил Хоукинсу, что желает теснее привязать его к своей стране, а потому требует, чтобы тот взял себе жену из числа его, Джехангира, подданных.
Вежливый Хоукинс ответил, что вера не позволит ему жениться ни на мусульманке, ни на идолопоклоннице - а так, отчего же нет. Как он потом писал в отчете "Я думал, что в этой стране они днем с огнем не сыщут христианки". Тут Хоукинса подвело плохое знание истории. Предшественник Джехангира, Акбар, был человеком веротерпимым - и среди вельмож у него водилось всякое. Так что на следующий день перед Хоукинсом стояла молодая армянка княжеского рода - а заявления насчет священника были отметены Джехангиром на корню.

А брак на всеобщее удивление оказался очень удачным. Только корабельный пастор в Сарате (Сурате), заключавший его уже всерьез, категорически отказался вносить в документы "явно языческое" имя Гоар и миссис Хоукинс превратилась в Дженнифер.

* * *

Колыбельная трескового мыса

У острова Ньюфаундленд, как известно, водится треска. Много трески. Раблезианское количество трески. И обстоятельство это не осталось незамеченным. Из года в год испанские, голландские и английские рыбаки собирались туда на лов.
Вопрос о рыбных местах решался как в "Балладе о трех котиколовах" - кто первым пришел и точнее выстрелил, тот и съел.
Но в какой-то момент Его Католическому Величеству Филиппу Второму пришло в голову, что Ньюфаундленд вообще-то находится в Новом Свете. А туда, как известно, всякой шпане ход воспрещен его королевским рескриптом. И в следующий сезон испанские рыбаки явились за треской в сопровождении довольно основательного конвоя, и, соответственно, их английские, голландские и подвернувшиеся под горячую руку датские конкуренты отправились строить волноломы на юг.

Надо сказать, что известия об этом событии дошли в Англию довольно быстро. Сказать, что Елизавета была крайне недовольна, значит сильно преуменьшить. Как писал любезный историкам мсье де Морней, "если бы с Его Испанским Величеством действительно произошло все то, что ему пожелало Ее Английское Величество, то у Филиппа Второго не было бы никаких проблем с престолонаследием и очень большие - с оплодотворением всей этой икры". (Тут следует отметить, что на тогдашнем английском cod - обозначало как треску, так и соответствующий мужской орган, так что лингвистический простор был большой.)
Во всяком случае, достоверно известно, что Елизавета пожелала вслух, чтобы испанцам эта треска вышла боком - и опять же вслух посетовала, что ничего не может по этому поводу предпринять, поскольку на дипломатические демарши Эскориал не отвечает, а войны с Испанией нет.

"А то, чего требует дочка, должно быть исполнено. Точка". Капитан королевской гвардии сэр Уолтер Рэли пожимает плечами и идет искать старого напарника и большого любителя северного моря Лоуренса Кеймиса. Так что на следующий лов с английскими рыбаками уходят две _пинассы_. "Змей" - 35 тонн водоизмещения и "Мэри Спарк" - целых 50. Оба судна, конечно же, принадлежат частным лицам. Порт приписки, Плимут.

Ну и естественно, ввиду острова их встречает испанская эскадра из 12 единиц. (Ради справедливости отметим, что едва ли не половина - это корабли поддержки.)
Завидев превосходящего противника, пинассы развернулись и дали деру в открытое море, бросив конвой. Испанцы кинулись за ними, также оставив рыбаков без внимания - куда они денутся?
А дальше следует картинка из "Тома и Джерри". Скорость у англичан много выше (помимо того, что легкая пинасса вообще быстрее и маневреннее галиона, это еще были новые корабли с кое-какими дополнительными возможностями). Они удирают, испанцы догоняют и в погоне - что? - растягиваются. И в какой-то момент пинассы делают поворот на 180 градусов и берут в "коробочку" головного "испанца". Залп с двух бортов. И, не останавливаясь, к следующему, по дороге поменявшись местами. Залп. Развернулись и опять побежали. В общем, после нескольких таких маневров 4 корабля, шедшие в хвосте, сообразили повернуть обратно - и естественно угодили под огонь рыбацкого конвоя, поскольку господа трескопромышленники после первого случая сразу поняли, что в этих водах для рыбалки нужна артиллерия.

Кончилось дело тем, что рыбаки двинулись ставить сети, а пинассы, взяв три приза, и проклиная тяжкую жизнь приватиров пошли обратно, резонно предположив, что в этом сезоне уже ничего интересного не произойдет. И по прибытии услышали стандартный вопрос "А где же все остальное?"


* * *

Отчет о противоправной деятельности

А вот это пересказывать бессмысленно. Нужно просто цитировать. Это, вообще-то официальный отчет, _опубликованный_ в общем ежегодном списке отчетов и позаимствованный оттуда Ричардом Хаклютом.

Синтаксис и знаки препинания, равно как и все лишние заглавные буквы - на совести автора. А вот грамматику и орфографию нет смысла переводить адекватно - капитан Юшем относился к правилам языка так же, как и ко всем прочим правилам. :)

"Путешествие на Азоры двух пинасс, одной названием "Змей" и другой "Мэри Спарк" из Плимута, принадлежащих сэру Уолтеру Рэли, написанное Джоном Юшемом, во время которого были захвачены губернатор Острова Сан-Мигель и Педро Сармиенто губернатор Магелланова пролива в год 1586.

[Взят в плен губернатор Сан-Мигеля.] Того10 июня 1586 мы отбыли из Плимута на двух Пинассах, одной именем "Змей" и водоизмещением в 35 тонн и второй "Мэри Спарк" из Плимута, водоизмещением в 50 тонн, принадлежащих сэру Уолтеру Рэли, рыцарю, и взяв тогда курс на побережье Испании, а оттуда к Азорским островам, мы захватили небольшой барк, с грузом сумака и других товаров, где находился губернатор острова Сан-Мигель, Португалец, и с ним также другие Португальцы и Испанцы.
И оттуда пошли мы к острову Грасиоза, западнее острова Терсейра, где заметили мы парус и, направившись к нему, обнаружили, что это - Испанский военный корабль: Но мы поначалу не перебирали добычей, потому что это давало нам возможность обогатиться, что и было целью наших трудов, и по этой же причине мы не хотели показывать, к какой нации принадлежим, и мы подняли белый шелковый вымпел на грот-мачте, увидев который, он могли заключить, что мы - часть Армады Короля Испании, караулящей Английские военные суда: но когда мы подошли на расстояние выстрела, то мы спустили свой белый флаг и подняли Крест Святого Георга, завидев который, они бросились бежать, что есть сил, но вся их торопливость не помогла им, потому что наши корабли были много быстроходнее, так что они, испугавшись нас, вскоре выбросили за борт в Море свой порох, ядра и пули, много писем и карту Магелланова пролива, [Педро Сармиенто губернатор Магелланова пролива взят в плен.] и тут мы немедля захватили корабль, где также взяли Испанского кавалера именем Педро Сармиенто, губернатора Магелланова пролива, какового Педро мы привезли с собой в Англию и передали его нашей суверенной Госпоже и Королеве.

[Корабль, груженый рыбой, захвачен и отпущен.] После того, лежа в дрейфе у островов, мы заметили другой парус, и в погоне за ним судно нашего Адмирала потеряло грот-мачту, но все же в ночи наш Вице-Адмирал захватил тот корабль, груженый рыбой с мыса Бланке, каковой корабль был отпущен, потому что у нас не хватало людей на то, чтобы отвести его домой. На следующий день мы заметили два паруса - корабль и Каравеллу, за которыми мы погнались, они, заметив это, со всей возможной поспешностью обогнули остров Грасиоза, и искали укрытия под защитой тамошнего Форта, где и встали на якорь, и поскольку ветер был против нас, мы не могли повредить им с наших кораблей, но мы спустили маленькую лодку, которую мы называли нашей легкой кавалерией, куда сел я с Мушкетом и четыре человека с Аркебузами и еще четверо гребцов, и подошли к ним со стороны берега против ветра, и когда они увидели, что мы приближаемся, они перенесли большую часть товаров на сушу, куда так же высадились люди с обоих кораблей, [Примечание: один из кораблей был захвачен и отослан с двумя людьми.] и вскоре мы подошли на Мушкетный выстрел и они принялись стрелять по нам ядрами и пулями, также и мы по ним, и в конце концов мы поднялись на борт корабля, где никого не было, так что мы перерезали канаты, подняли паруса и отослали судно с двумя нашими людьми, [Каравелла захвачена.] и оставшиеся семеро прошли ближе к берегу и поднялись на Каравеллу, которая стояла на якоре на расстоянии броска камня от берега, так близко, что люди на берегу действительно бросали в нас камнями, но несмотря на это мы захватили судно, с одним лишь Негром на борту: мы перерезали канаты, подняли паруса, но поскольку мыс отрезал нам ветер, нам пришлось отбуксировать ее в море нашей лодкой, в то время как Форт продолжал стрелять по нам, равно как и люди на берегу с Мушкетами и аркебузами, в количестве 150 или около того: и мы отвечали им в меру той небольшой силы, что у нас была; во время этой перестрелки, выстрел из моего Мушкета убил насмерть канонира Форта как раз в то время, когда он наводил на нас одну из больших пушек, и мы ушли от них без потерь с нашей стороны. [Призы отосланы домой.] И вот, захватив эту малость, мы стали поступать как раньше, отпускать корабли с рыбой, не причинив им вреда, а с одного из прочих призов мы сняли грот-Мачту, чтобы заменить поломанную на Адмиральском судне, и также отпустили корабль восвояси, погрузив на него всех Испанцев и Португальцев (кроме вышеупомянутого кавалера Педро Сармиенто, трех других важных персон и двух Негров) и оставив их в виду берега с запасами хлеба и воды на 10 дней на случай нужды.

Мы взяли курс на Англию и, когда мы были за островами на 41 градусе широты или около того один из людей в вороньем гнезде заметил парус, а затем 10, а затем 15, после чего мы решили отослать домой те призы, что у нас были, и так на наших Пинассах осталось всего 60 человек. [Две Каракки, 10 Галеонов, 12 малых кораблей] Так что мы вернулись к Флоту, который заметили, где мы нашли 24 судна, два из которых были Каракками, одна 1200, а вторая 1000 тонн водоизмещения, и 10 Галеонов, а прочие были малыми кораблями или Каравеллами, гружеными Сокровищами, пряностями и сахаром, с каковыми 24-мя кораблями две наши Пинассы вступили в бой и шли с ними 32 часа, постоянно нападая на них и отбивая ответные нападения, но две Каракки все еще были отделены от нас Флотом, так что мы не смогли взять ни одну из них, и от нехватки пороху нам поневоле пришлось оставить их, хотя мы все твердо намеревались хоть что-то от них добыть, но нужда заставила нас, и дело было только в нехватке пороха, потому что мы не потеряли ни одного человека (что само по себе удивительно в виду некоего неравенства сил), все же наконец мы оставили их. [2. пинассы возвращаются в Англию.] И мы опять взяли курс на Англию и пришли в Плимут через 6 часов после наших призов, которые мы отослали за 40 часов до отбытия, и где мы приняты были с великой радостью, и встречал нас не только салют, но и радостные сердца жителей Города и Округи и мы истратили что пороха у нас было (а его осталось немного), чтобы должным образом ответить им. И оттуда мы привели наши призы в Саутхэмптон, где сэр Уолтер Рэли, как судовладелец, выплатил нам нашу долю в предприятии".


* * *

О стандартах и последствиях

В тот раз Вильяма Адамса [3] спасла его разговорчивость. Лет едва ли не за 15 до описываемых событий в ходе какой-то беседы речь зашла о пожарах и Адамсу разъяснили существо японского противопожарного законодательства (по которому, в частности, виновного в поджигательстве полагалось сжечь со всеми родичами). И Адамс заметил, что сам он после Нидерландов и просто большой огонь спокойно видеть не может, а уж если в том огне кто кричит...
Слушатели попались внимательные, содержание разговора по цепочке доложили - и потому прожил Адамс на год дольше, чем рассчитывал.
Не то, чтобы у него были на этот счет какие-то определенные планы. Просто он приехал в Киото с базы флота в Хирадо очень не вовремя. На дворе стоял 1619 год, меры против христиан принимались все более решительные - и Вильяма Адамса, а вернее адмирала Андзина Миуру принесло в старую столицу как раз в тот день, когда там - прямо на его маршруте - собирались сжечь полсотни местных католиков, включая детей.
Результат - шестеро убитых, несколько раненых, один раненый в бок и в руку и очень сильно оглушенный адмирал. До помоста Адамс, конечно, не дошел.
То, что его не убили сразу, следовало отнести за счет того, что голубоглазый блондин (к тому времени уже основательно седой), имеющий право на герб и два меча, в стране был один. И все знали, что Токугава Хидетада очень высоко ценит своего адмирала и советника по варварским делам.
А вот за то, что его не убили потом - за попытку открытого противодействия приказу сегуна - Адамсу следовало благодарить ту старую обмолвку. Поскольку официальной версией стало то, что на адмирала при виде огня просто нашло помрачение ума - ну он и пошел рубить, кого попало.
Когда Адамс выздоровел, голландский купец Йостенс, старый приятель Адамса, бывший тогда на площади, пришел к нему в гости, и, среди прочего, поинтересовался, на что, собственно, Адамс рассчитывал:
- Да я просто видеть этого не хотел.
- Так тебя только чудом не убили.
- Юст, так завтра я лихорадку подхвачу, послезавтра на меня на верфи балка упадет, а следующей весной мы собираемся наведаться в Гоа, а уж что там будет, никто не предскажет. Было бы из-за чего беспокоиться, в самом деле.
- Так они, эти люди, тебя бы при случае зарезали, не задумываясь...
- Да мне-то какое дело?
Так и ушел Йостенс ни с чем. История эта от него и известна. Потому что в дневнике самого Адамса, помимо сугубо деловых записей, за ту неделю имеются всего две частные ремарки - что его сиятельство князь Хосокава - замечательный друг (он-то, судя по всему, и двинул Адамса по голове) и что у Юста Йостенса нет и никогда не было чувства юмора, что для голландца, впрочем, простительно.


* * *

О кометах, астрологии и попаданиях

Надо сказать, что история с костром стоила Адамсу благоволения сегуна и могла бы обернуться для него вовсе плохо, если бы не одно небесное явление. В конце 1618 года в небе едва не месяц стояла огромная комета. (В то время Адамс был в торговой экспедиции в Сиаме, собственно, в тот день, когда ему так не повезло с маршрутом, он только вернулся в столицу.) Комета эта вызвала в Японии тихую истерику, теории о том, что все это значит, множились как лягушки летом, и в конце концов Хидетада не выдержал и вызвал Адамса к себе. Адамс, у которого с суевериями дело обстояло так же плохо, как с орфографией, был все-таки неплохим дипломатом и понимал, что заявление, что это просто небесное тело в эфире летает, без всякой связи с земными событиями, патрона не удовлетворит. И сказал, что издревле считалось, что кометы предвещают войну, а комета такой величины должна предвещать войну большую, долгую и жестокую. Но, судя по траектории, первой ее увидели в Европе. Значит, предупреждение предназначалось европейцам и война будет там. Хидетада был удовлетворен.
Окончательно он успокоился, когда следующий английский корабль привез известие о том, что на материке началась большая война. И сегун поинтересовался у Адамса, сколько - если по комете судить - она будет продолжаться. Адамс ответил, что это вопрос сложный, поскольку прохождение кометы он толком не замерял и вообще он не астролог, но поскольку среди дня она была видна три недели... то может и лет тридцать.
И так оно и вышло.

* * *

Чувство симметрии

Уолтера Рэли, как известно, при следующем монархе - Иакове 1 - обвинили в измене и заговоре в пользу Испании (это примерно как если бы Мефистофеля обвинили в том, что он работает на Михаила Архангела), естественно признали виновным и приговорили к квалифицированной казни. (Повешение, снятие живым, частичное расчленение, четвертование...)
Там была амальгама и первыми шли сошки помельче. А самого Рэли - у Иакова было очень развито чувство симметрии - привели на ту галерею, с которой он по слухам наблюдал за казнью Эссекса (и трубочку покуривал при том) - и должен был он своей очереди ждать там. А внизу уже первого номера на клочки рвут медленно и с расстановкой.
Иаков Шотландский в психологии своих новых подданных разбирался плохо. Уж не знаю, что Рэли должен был делать по мнению короля, но он достал из кармана трубку и кисет, набил табачку, спросил у своих бывших подчиненных из королевской гвардии огоньку и стал с интересом наблюдать за процессом.
Закончили с первым, прибрались. Выводят второго - Грэма. Тот с эшафота начинает каяться во всех смертных грехах, его подводят к виселице - и тут же под виселицей оглашают помилование. Третий - та же картина.
Энсон, тогдашний комендант Тауэра, стоящий рядом с Рэли, замечает, что того, судя по всему, приберегли на закуску.
- Пфф... Похоже, - отвечает клиент, выпуская особо крупное колечко.
Выводят четвертого - тоже долго кается, тоже получает помилование...
Рэли выбивает трубку о перила, морщится и говорит Энсону:
- Все. Мы можем идти. Сегодня больше ничего не будет. Он струсил.
И Энсон потом клялся, что сказано это было с сожалением.

* * *

Что капитан Ланкастер считал скучным рейсом

В 1603 году капитан Джон Ланкастер - тот самый, что исполнял псалмы Давида на иврите и взял штурмом португальскую базу в Пернамбуко (далi буде) - шел на двух кораблях из Юго-Восточной Азии с грузом пряностей для Ост-Индской компании и грузом индийского хлопка для нее же. Перец и мускат были честно куплены на островах, а хлопок был результатом встречи с португальским конвоем. (Конвой был настолько неосторожен или необразован, что первым открыл огонь по компанейскому флагу с драконом. В последующие годы такого рода ошибки происходили существенно реже.)
К концу апреля они подошли к побережью Южной Африки и попали в жестокий шторм, нехарактерный даже для этих негостеприимных мест. Третьего мая у ланкастеровского флагмана, знаменитого "Красного дракона", снесло руль. Попытка поставить запасной руль привела к потере уже запасного. "Дракона" болтало туда-сюда от мыса Доброй Надежды на юг и обратно. Опасаясь, что перманентный шторм покалечит и более легкого "Гектора", Ланкастер приказал капитану "Гектора" следовать дальше, передав ему на хранение все торговые документы и следующее письмо для руководства компании.
"Ваши Достопочтенные Милости, о том, что произошло в этом рейсе, о сделках, которые я заключил для компании, и прочих событиях, произошедших с нами, Вам подробно расскажут и разъяснят податели сего, чьему посредничеству (поскольку так сложились обстоятельства) я Вас препоручаю. Я положу все усилия на спасение корабля и товара, как Вы и сами можете заключить, ибо, избрав этот путь, я рискую как своей жизнью, так и жизнями тех, кто со мной. Я не могу сказать Вам, где искать меня, если Вы пошлете пинассу мне навстречу, ибо сейчас я живу в полной воле ветра и моря. На сем, пребывайте в благополучии, и да пошлет нам Господь добрую встречу в этом мире, если Ему будет это приятно".
Когда рассвело, люди на "Драконе" увидели паруса "Гектора". Второй корабль не ушел. Ночью капитан "Гектора", Миддлтон, собрал команду, объяснил им ситуацию и предложил проголосовать. Они проболтались так еще сутки - а потом ветер стих, и - упрямым улыбается счастье - команда "Гектора" выловила из пучины морской несколько побитый, но вполне поддающийся ремонту запасной руль. 16 июня оба корабля подошли к Святой Елене, где и встали на ремонт. А 11 уже сентября "Красный дракон" и "Гектор" бросили якорь в Плимуте. И Ланкастер записал в своем личном журнале "Какое счастье, что наконец закончился этот исключительно монотонный и скучный рейс".


* * *

Торговая честь в профиль

В 1595 году капитан Ланкастер нанес неожиданный визит в португальский порт Ресифи (ныне Пернамбуко), Бразилия. Результат: разнесенный форт, слегка пострадавший город, начисто утонувшая португальская эскадра, теперь уже окончательно приписанная к порту Ресифи - и капитан Ланкастер в состоянии глубокой задумчивости. Причиной задумчивости были пряности. Ланкастер попал к отправке флота. Поэтому на рейде стояла одна, прописью одна, уже груженая каракка, а на складах в порту этого груза нашлось еще по меньшей мере столько же. Но вот в виду обстоятельств захвата порта находившийся в Ресифи грузовой тоннаж совершенно не годился для перевозки чего бы то ни было и большей частью вообще пребывал ниже уровня моря. Вывезти добычу невозможно. Оставлять - как-то неправильно. Жечь - вандализм. Но Ланкастер не был бы Ланкастером, если бы не нашел выход. Он отправил пинассу в ближайший португальский порт и зафрахтовал там два транспорта. Надо сказать, что португальские капитаны,уже на рейде Ресифи обнаружив, кто, зачем и на что их подрядил, почему-то не возражали. По прибытии в Плимут, Ланкастер сбыл свой груз оптом Левантийской компании и расплатился с португальцами. Кроме того, он добился, чтобы адмирал Ховард выдал обоим капитанам документ, позволяющий им беспрепятственно проследовать из английских вод домой.
Потому что пиратство пиратством, а сделки сделками.

* * *

Игла Клеопатры (рассказывает Анчан)

Рассказывает Anchan:

История про потерянный, а потом счастливо найденный запасной руль напомнила мне байку про Иглу Клеопатры. Собственно, Клеопатра ее не приказывала ваять, она на ней расписалась после того, как памятник перевезли в Александрию. Игле почти три с половиной тыщи лет, вытесали ее в правление фараона Тотмеса Третьего, а везли в Англию из Александрии. Хотя с момента победы над Наполеоном прошло аж 63 года, британцам страсть как хотелось водрузить на берегу Темзы что-нибудь эдакое в честь победы. Ну, за чем дело стало - британцы 15 000 фунтов по подписке на перевозку и принялись с нетерпением ожидать прибытия монумента. На эти деньги был построен специальный перевозочный корабль - 93 фута длинной, 15 шириной, с отсеком под стеллу вдоль днища. К всеобщей радости, после загрузки стеллы эта штука по-прежнему держалась на плаву! Для буксировки этой конструкции, нареченной, естественно, "Клеопатра", отрядили пароход. Однако, в октябре в Бискайском заливе неспокойно - на них свалился шторм, они были вынуждены перерубить буксирный конец, потеряли стеллу и пять человек из команды, находившихся на "Клеопатре". Нация затаила дыхание и смирилась с потерянными пятнадцатью тысячами, однако перевозочное судно оказалось построено на совесть. Через пять дней его обнаружили испанцы. На помощь первому пароходу был откомандирован второй, и совместными усилиями они оттранспортировали памятник в Лондон - на радость королеве Виктории и лондонцам. Как мне удалось выяснить, Игл Клеопатры на самом деле две, одна сейчас в Лондоне, другая в Нью-Йорке. В отличие от лондонской иглы, нью-йоркская была переправлена без особых приключений...

* * *

Продолжает Антрекот:

М-да. Упорный народ англичане. Привинчивай, не привинчивай, каменное, не каменное - все равно уволокут.
А вот теперь думаешь, жалко, что они из Вавилона больше в свое время не утащили...


* * *

К сожаленью, день рожденья

У англичан в юго-восточной Азии с голландцами был поначалу полный симбиоз. Как писал один из руководителей факторий: "Мы жестоко соперничали в торговле, но во всем остальном жизни были готовы положить друг за друга".

Собственно, англичане и голландцы настолько естественно действовали скопом, что местное население их друг от друга не отличало.
Что было англичанам крайне невыгодно. Дело в том, что голландцы с самого начала настроились на колонизаторство и вели себя с местным населением очень грубо. А английская Ост-Индская компания поначалу ставила себе задачи только торгового свойства. Более того, колонизаторство как таковое ассоциировалось тогда у англичан с испанской империей и вызвало крайнее омерзение. Так вот, чтобы избежать этой путаницы и одновременно голландцев не обидеть, глава бантамской фактории Габриэль Тауэрсон придумал забавный ход. Фактория с шумом, помпой, фейерверком, праздничным шествием и пиром отпраздновала день рождения королевы (новости о смерти Елизаветы до них тогда еще не дошли - они потом перед Иаковом извинялись, объясняя, что были просто не в курсе), попутно - и подробно - объясняя местным жителям, что празднуют. А на вопрос, почему другие англичане сидят у себя, а дня рождения не отмечают, отвечали, что те другие - вообще не англичане, что они из другой страны, что у них-то и королевы нет никакой, а правит ими совет. Надо сказать, метод подействовал.
Число нападений на английскую факторию резко сократилось.