Монгольская империя в 1248-1388:
мировая революция, которая чуть не победила

В любом русскоязычном учебном или справочном издании про Монгольскую империю Чингисидов будет сказано несколько ярких и запоминающихся вещей (иногда первостепенной важности), которые при этом совершенно не соответствуют действительности. Так, всюду говорится, что монголы навели та-а-кую дисциплину, что за бегство хотя бы одного воина из десяти казнили весь десяток. Неверно: на самом деле монголы казнили как раз беглецов, причем именно в том случае, если в своем бегстве они без приказа бросили в бою хотя бы одного своего товарища по десятку, оставшегося верным своему долгу. "Это совсем другое дело, не правда ли?"

Во всех общих работах говорится, что в 1260-х Монгольская империя распалась, так как ее западные улусы (Золотая Орда, Чагатайский улус в Средней Азии, улус Хулагуидов в Иране) отделились от улуса Великого хана, а позднее приняли ислам и тем более не могли подчиняться Великому хану как язычнику. Ничуть не бывало: они и не думали отделяться от Империи; просто один-два из трех названных выше улусов не признали очередного Великого хана, Хубилая, законным правителем, и поддерживали другого претендента на великоханский престол в войне, которую тот тридцать с лишним лет лет вел против Хубилая. Речь здесь идет о гражданской войне за власть над одним общим государством, а вовсе не о его распаде. А затем Монгольская империя и вовсе покончила с усобицей и воссоединилась, так что ок.1310-1330 гг. ее существование как одной громадной державы, простиравшейся от Балкан до Кореи, было фактом, общеизвестным для всей Евразии, включая западноевропейцев.

Во всех общих справочниках говорится, что изгнание монголов из Китая в 1368 г. положило конец существованию Монгольской империи и в ее усеченном, восточноазиатском формате. Неверно: она перестала существовать только в 1388 г., когда очередной хаган официально отказался от того божественного Мандата на мировое владычество, который некогда, в 1206 г., провозгласил для себя и своих преемников Чингис-хан. Именно этот мандат и создавал стержень и специфику имперской монгольской государственности; с отказом от него хаганы остались всего лишь национальными владыками самих монголов, какими были и их древнейшие ханы - предшественники Чингиса; тем самым основанная последним Империя действительно перестала существовать и фактически, и формально.

С другой стороны, ответов на самые простые вопросы касательно Монгольской империи - как-никак, самой могущественной и обширной державы из всех, когда-либо существовавших на земле! - нельзя найти ни в одном справочном, а часто даже и специальном российском издании. Кто правил Белой Ордой (восточная часть Золотой Орды / улуса Джучи)? Надо лезть в справочник Лэйн-Пуля (Lane Pool) по мусульманским династиям, да потом еще и сверять его информацию по куче специальных статей и работ. Как менялась граница Монгольской империи с Индией и кто ее менял? Надо лезть в специальную статью в Cambridge Asiatic Journal за 1983 год. Когда, собственно, золотоордынские и чагатаидские правители на самом деле перестали признавать верховную власть монголо-китайского Великого хана? Распространялась ли монгольская власть на западнорусские княжества? Все это описано в разных, причем очень специальных, трудах (и далеко не всегда достаточно информативно). Да, наконец, на какие улусы и как делилась Монгольская империя? На всех - что отечественных, что западных, учебных ли, справочных или специальных картах) дана одна конфигурация границ на всю историю Монгольской державы второй половины XIII - начала XIV в. Мало того, что в этот период сама эта конфигурация менялась каждые несколько лет, так та, что нарисована на картах, еще и не соответствует никакому реальному моменту! "Среднеарифметическая линия советско-германского фронта за 1941-45 гг."...

Довольно подробные сведения по истории отдельных регионов под властью монголов можно найти в историях этих самых регионов, но, во-первых, общей картины жизни Монгольской империи они не дают, а во-вторых, рисуют они дело не с монгольской, а с "местной" точки зрения, и понять, что в это время творилось с самими монголами, по ним оказывается либо трудно, либо невозможно. Например, в громадной официальной "Кембриджской Истории Индии" довольно много говорится о нашествиях неких "монголов", без уточнения того, что это были за монголы. По выяснении дел оказывается, что этот термин в "Истории Индии" одинаково покрывает силы хулагуидов, силы джучидов, силы чагатаидов, силы негудерской орды и, наконец, зависимое от монголов царство пенджабских карлуков - хотя все это совершенно разные и часто враждовавшие друг с другом монгольские государства!

Что же касается общих историй, специально посвященных Монгольской империи в целом или ее улусам (Grousset R. L’Empire des Steppes. P., 1960; J.Curtin. The Mongols. 1922; S.Halkovic. The Mongols of the West. 1985; Spuler B. Die Mongolen in Iran. B., 1955; Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1977; труды В.В.Бартольда по Туркестану и Г.Е.Грумм-Гржимайло по Западной Монголии номинально посвящены отдельным регионам, но реально, учитывая, что это были за регионы, оказываются частями некоей весьма подробной истории Империи в целом; устаревший труд H.Howorth. History of the Mongols. L., 1876-1927, а тем более краткий ликбез д’Оссона поминать не стоит), то они в большинстве своем не обращают большого внимания на перераспределение территорий даже между улусами, а тем более на положение дел в вассальных государствах. Сплошь и рядом для того, чтобы добиться ответа на самые простые вопросы, приходиться добираться прямо до источников (например, доступного на русском свода данных по истории Золотой Орды, изданного Тизенгаузеном, трудов отдельных средневековых персидских, монгольских и тюркских историков, известных в русских и европейских переводах, сводных работ по нумизматике и т.д.) или до специальных статей, рассеянных по разным журналам (например, положение дел на монголо-индийской границе в первый и последний раз внятно описывалось только в Cambridge Asiatic Journal [СAJ] 27 (1983), 3-4). Занятно, что самая подробная история Монгольской империи - ее собственная официальная история на китайском языке, "Юань Ши", подробнейшим образом описывающая дела всех улусов и замечательная именно тем, что, отражая подход верховной всемонгольской власти, сводит все эти дела воедино, - так вот, эта история не переведена не то что на русский, а даже на европейские языки и в научной литературе практически не используется!

Сводить все это воедино приходится буквально "по кусочкам". Предлагаемый текст и является попыткой такого сведения. Это не научный труд: такие труды пишут по источникам, а написание полной истории Монгольской империи потребовало бы знания тридцати с лишним языков, кучи письменностей и нескольких сот летописей и средневековых исторических сочинений, в большинстве своем несобранных и часто неопубликованных. Но наш текст нельзя назвать и историей вообще: в нем почти ничего не говорится о "корнях и нитях", и вовсе ничего - об экономике, внутренней политике, культуре и т.д. Наша цель гораздо проще: представить нечто вроде справочника по геополитическим переменам в Монгольской Евразии XIII-XIV вв.: кто, где и когда правил; как проходили границ государств и областей; какие территории переходили из рук в руки и чьими трудами все это происходило. Этот справочник представляет свой материал в хронологическом порядке и содержит очень подробные (пожалуй, самые подробные из существующих) карты, а также индексы, генеалогические списки и таблицы территориального перераспределения. Читать такой справочник подряд было бы, пожалуй, бессмысленно (если только читатель не является уже готовым фэном Монгольской империи); но из него, пользуясь приложениями и контекстным поиском, пользователь может с недоступными ему по другим изданиям подробностями выяснить, "кто, где, когда" правил, воевал, терял и завоевывал в пределах Pax Mongolica.

К этому послужному списку мне показалось полезным приложить общий "портрет" Монгольской империи. Монголоведам и вообще специалистам по кочевым державам этот портрет прекрасно известен (и именно из их трудов я его и почерпнул, хотя сами выражения, в которых я его описываю, не очень традиционны и могли бы им не понравиться). Однако вне их - довольно узкого - круга - он почти не распространен, и интересующийся темой неспециалист почти обречен колебаться между двумя одинаково ложными представлениями о монголах времен Империи. Одно - восходящее к XIX в. - может быть точно передано формулой "варвары, дикое скопище пьяниц". Второе отчасти верно (монголы делят со многими другими народами своей расы плохую физиологическую способность перерабатывать алкоголь), первое неверно совсем. XX в. принес иное, "евразийское" представление о благой континентальной сверхдержаве, некоей состоявшейся коллективистской утопии, суровой, но попечительной и мудрой, знающей и творящей некую тайну Востока (навсегда заповеданную для мелких духом европейцев) и поднимающейся в своем вселенском государственном строительстве на высоты, недоступные ни для какой национальной и культурной ограниченности. Отсюда же рассуждения отечественных панмонголистов (коим, к сожалению, отдал дань даже Гумилев) о том, что-де не так страшно было монгольское иго, как его малюют. Этот романтический образ еще дальше от реальности, чем дикари Карамзина и Соловьева. Монгольская Империя была и в самом деле разумна и благодетельна (при всей своей взыскательности) - но только для своего "имперского народа", состоявшего исключительно из членов монгольской десятиричной военной организации. С 1206 г. эта организация включала всех монголов (которые ее именно для этого тогда и создали), а потом в нее чохом, в массовом порядке, верстали всевозможных евразийских кочевников. Для них Империя и в самом деле была справедлива и благожелательна, однако решительно ничего мистического и духовного не обнаруживается и тут: эта была самая что ни есть "обывательская" благожелательность и справедливость, причем того самого типа (не по внешности или техническим средствам, а по цели и сути), который "евразийцы" ассоциируют как раз с мертвым / гнилым Западом, а не духоподъемным Востоком. В деталях это будет показано ниже.

Что же касается жителей оседлых стран, в том числе Руси, то для них Монгольская империя была воплощенной чумой. Единственным шансом для оседлых людей пробиться в "имперский народ" (то есть попасть в десятиричную организацию имперского "народа-войска"), было зачисление туда в индивидуальном порядке за особо понравившуюся монголам военную доблесть (случаи такие шли наперечет; Бату-хан предложил такую долю племяннику убитого на Сити Юрия II, Васильку Константиновичу, и предал смерти за отказ; но уже киевскому воеводе Дмитру тот же Бату всего лишь даровал жизнь за доблесть: для зачисления в монгольское войско подвигов Дмитра уже не хватало), либо по очень редким наборам, когда улусные ханы отсылали великому хагану своих экзотических для Монголии оседлых подданных на военную службу в виде символической дани людьми. Все остальные оседлые жители играли для "имперского народа" исключительно роль тяглового (как плательщики дани), боевого (как вспомогательные войска) и убойного (как разграбляемые и вырезаемые жертвы) скота, и изменить эту ситуацию они не могли никакой преданностью или трудами во славу Империи. Не случайно авторы, пытающиеся опровергнуть стандартный тезис о погибельности монгольского ига для Руси, до сих пор только пытались оспаривать масштаб того зла, которое Империя принесла России, но так не не смогли выдумать никакого добра, которое Россия могла бы от нее получить (не считая совершенно абсурдного тезиса о том, что монгольское иго-де спасло Русь от ужасного натиска крестоносцев и вообще западных католиков).

Источники для предлагаемой работы перечислены в списке литературы. Более подробную библиографию можно найти у Вернадского (Монголы и Русь. Тверь, 1997. С.436-463) и в академической "Истории Монгольской народной республики", М., 1983, добавив к этому труды В.В.Трепавлова, В.П.Егорова, Е.И.Кычанова и большое количество статей по теме в CAJ и EI. В таких сводках, как наша, неизбежны частные ошибки, но я всегда считал, что подробная картина, содержащая такие погрешности, лучше, чем "обобщенная" до полной размытости и погрешностей не содержащая.

Одной из постоянных трудностей является несовпадение указанных в источниках дат. Мусульманские авторы, официальная история Юань, монгольские летописцы и бесчисленные хронисты покоренных народов, сплошь и рядом недостаточно информированные, датируют даже весьма яркие события с расхождением в несколько лет, округляя или "подтягивая" их к какой-то опорной дате, а то и добросовестно ошибаясь по недостатку точных сведений. Даже смерть Хайду датируется одним летописцем 1301-м, а другим - 1303-м г.; расхождения в датировке собственно монгольских ханов конца XIV - начала XV в. у монгольских же историков еще больше. Кроме того, годы у авторов - носителей разных традиций счисления времени начинались в разное время юлианского года, что обеспечивает дополнительные сложности при сведении воедино хронологической информации.

Особую проблему составляет написание имен. Имя хагана 50-х гг. по-русски передается как Мангу, Менгу, Мункэ, Монкэ. Имена двух сыновей Огэдэя в разных источниках звучат так: один - Кодуань, Кодон, Кутан, Куйтын, Кодэн, Кадан, Хадан, Годан (второй сын, наместник Тангута); другой - Хэдань, Кадан, Хадан, Кадаан, Кидан, Койдан (шестой сын, полководец кампаний в Венгрии и Литве, впоследствии мятежник против Хубилая на стороне Хайду). Мы стремились унифицировать написания.

Геополитическое положение Евразии летом 1248 г. будет самым подробным образом описано ниже. Пока следует сказать, чем именно была и чем хотела быть величайшая евразийская держава этого (да и любого другого) времени - Монгольская империя.

Самой нелепой ошибкой было бы считать монголов Чингис-хана и его преемников обычными (разве что очень хорошо организованными) варварами, просто возжелавшими подмять под себя как можно народов и стран. Чингис был провозвестником подлинной мировой революции с детально оформленным учением, а его войска и наследники - ее сознательными носителями.

В жизни людей есть множество явлений, которые обычно кажутся большим, но привычным и во всяком случае неизбежным злом - таким злом, которое вызывает недовольство, но не будит негодования и уж точно никого не вдохновляет на попытки найти и искоренить причину этого зла. Иногда, однако, такие попытки предпринимаются -в этом случае речь идет о стремлении изменить самые правила межчеловеческой игры, существовавшие почти без изменения со времен древнейших хомо сапиенс. Когда на такое предприятие замахиваются в масштабах всего мира, речь идет о мировой революции.

Воплотившихся мировых революций в истории Евразии было не так уж много. Христианская (I-IV вв.), мусульманская (VII-VIII/XIII вв.), республиканско-рационально-просветительская (на своем пике связанная с экспансией французской революции, ок.1720/1789-1848 гг.), ответвившаяся от нее коммунистическая (1848-1991 гг.), романтически-националистически-консервативная (явившаяся реакцией на две предыдущие и достигшая окончательного воплощения, а заодно и пика в национал-социализме, в целом - ок.1830/1900-1945) - вот, пожалуй, и все, с ходу приходящие на ум. Не исключено, что ок.1918/1945 началась мондиалистско-либеральная мировая революция (по лозунгам нынешней американо-европейской ойкумены можно подумать, что так оно и есть, но пока на деле экспансия "золотого миллиарда" нацелена не столько на переустройство, сколько на простую эксплуатацию подчиненного ей мира, подписываться под этим выводом было бы рано). С некоторыми оговорками этот ряд можно было бы дополнить всемонгольским имперским движением XIII-XIV вв.

Точкой отсчета любой мировой революции является следующее наблюдение (истинность его едва ли кто-нибудь возьмется оспаривать): источником большинства жизненных бедствий является вражда, соперничество и взаимная агрессия между людьми, то есть, коротко говоря, взаимные "наезды" (кстати, это точный русский перевод латинского слова "агрессия"). Обычно на этом наблюдении дело и кончается, так как здравый взгляд на вещи подсказывает, что избавить людей от соответствующих поползновений можно только вместе с жизнью, и остается не устранять, а только контролировать и регламентировать их. Порой, однако, какой-нибудь пламенный веро- или законоучитель замахивается на большее: он намерен с корнем вырвать зло вражды и междоусобия из жизни людей, заменив его вечной гармонией, товариществом и ладом - причем непременно в мировом масштабе. Если план этого коренного переустройства всего общежития перенимается массой - это и есть мировая революция. За каждой мировой революцией стоит, таким образом, не более нескольких мыслителей, предложивших массе план Переплавки Мира, и сама масса, по тем или иным причинам принявшая этот план и двинувшаяся его осуществлять.

Разумеется, мировые революции различаются по тому, в чем именно они видят корень зла и как собираются его устранять. Самый очевидный, на поверхности лежащий корень междоусобия - это чрезмерная человеческая "самость", индивидуализм, отчуждение человека от "ближних его". Если современный французский философ может спокойно заметить: "Ад - это другие", - то для носителя мировой революции настоящим адским началом является само подобное восприятие "других" и даже малейшая его тень.

Однако чем порождается само это отчуждение? Христианство и ислам вводят в свои уравнения Бога и считают, соответственно, что взаимная рознь (как и всякое другое зло) порождена отпадением человека от Бога или незнанием Бога человеком. Соответственно, исламская и христианская мировая революция избирают в качестве своего основного средства восстановление и укрепление связи человека с Богом. Эта связь преображает самого человека, радикально изменяя его природу; он отказывается от гордыни и "естественных" страстей, смиряется, а тем самым просто теряет какие бы то ни было причины к личной вражде с другими, что и обусловливает всеобщее братство "в Боге". Ислам формулирует это особенно ясно: его официальная цель - это превращение "дар-уль-харб", "обители вражды", в "дар-уль-ислам", "обитель мира, умиротворения" (1) .

Следует подчеркнуть, что христианская и исламская мировая революция не берется осчастливить "людей, как они есть". Гармонично жить могут только радикально преобразившиеся, отбросившие свои греховные вожделения ("совлекшие с себя ветхого Адама", т.е. "человеческое, слишком человеческое") персонажи, приблизившиеся к Божеству, - с точки зрения "земли могильной с ее страстями" не то глупцы, не то святые, но во всяком случае люди "не от мира сего", по ту сторону нормы.

Квазирационалистический утопизм века Просвещения корнем зла считал невежество и дурные законы. В обществе, основанном на неких идеально разумных правилах, люди мгновенно перевоспитаются, и те же мудрые правила навеки предупредят их взаимное противоборство - стоит только побороть темноту и невежество, открыть и установить такие правила. Здесь, как видим, тоже предусматривается преображение, "просвещение" человека как необходимое условие гармонизации; людям "непросвещенным" нечего о ней и мечтать.

Коммунистическая мировая революция вслед за множеством более ранних деятелей корень зла видела исключительно в частной собственности. К этому неизбежно приводил коммунистов их экономический детерминизм: коль скоро все объясняется экономической заинтересованностью, то и враждовать люди могут только из-за имущества и добычи. Стало быть, лишив их частной собственности (то есть возможности накапливать и свободно использовать эти самые имущество и добычу), мы попросту лишим людей оснований для вражды, и они автоматически станут бескорыстно-самоотверженными товарищами в стиле "один за всех, все за одного". Ключевым пунктом и здесь является преображение природы человека в коллективистском духе: сама по себе отмена частной собственности, конечно, ничего в человеке не меняет и должна поддерживаться только жесточайшей силой, однако коммунизм, в типично ламаркистском стиле (откуда, кстати, популярность Лысенко в СССР), полагает, что индивидуалистические "собственнические" инстинкты, не находя себе пищи в реальности, отомрут за одно-два поколения, и новые люди станут поддерживать новый, гармоничный уклад жизни уже по своей воле (в которой личное окончательно сольется с общественным), без всякого принуждения со стороны государства.

Наконец, консервативные романтики от Карлейля и Ницше до Гитлера видели корень зла (подобно творцам религиозных революций) в "самости", т.е. ощущении индивидуальной жизни (своей ли, чужой - в данном случае не важно) как главной ценности и в соответствующем стремлении к индивидуальному благополучию и комфорту. Преодолевать такую "самость" консервативные романтики рекомендовали самоотречением, самоограничением и подвигами во имя надчеловеческой сверхценности (как выразился Дугин, "мы за Великий Проект, причем любой, лишь бы он был Великим и Ужасным"). Однако этой сверхценностью, в отличие от христианства или ислама, у консервативных романтиков считается не Бог, а некая групповая общность людей (государство или раса), никоим образом не сводимая к совокупности своих членов, а обретающая смысл и авторитет именно в своем мистическом, вне- и над-человеческом измерении, вполне трансцендентном по отношению к составляющему эту общность человеческому материалу. В общем служении такой сверхценности люди отметают былую рознь и становятся единым монолитом; гляйхшалтунг, т.е., дословно, превращение в монолит, и было главным средством и целью национал-социализма. Характерно, что и тут прежние "обычные люди", "обыватели", "бюргеры" считаются совершенно неспособными к грядущей гармонии; они смогут ее обрести, только преобразившись и очистившись в самоотверженном служении Сверхгосударству как коллективной сверхценности.

Монгольская мировая революция может быть причислена к этому ряду только по своим масштабам и своей цели - устранению вражды, существенной (хотя и ограниченной) гармонизации межчеловеческих отношений по всему миру. Природа же у нее принципиально другая, потому что переделывать человека она совершенно не собиралась. Тот факт, что основной побудительной причиной человеческих поступков является стремление к удовлетворению собственных потребностей (то, что Наполеон называл: "честолюбие [очевидной разновидностью которого он полагал стремление к самоуважению, т.е. этическое чувство] и заинтересованность в личной выгоде, interet") - факт, приводящий в глухое отчаяние адептов прочих мировых революций - не только не вызывал у монгольской революции ни малейшей печали, но считался ей позитивным и фундаментальным основанием всей общественной жизни. Естественно, монголы понимали, что отсюда вытекают и те самые межчеловеческие усобицы, которым они хотели положить конец - но это их нисколько не волновало: они чувствовали себя в силах покончить со следствием, не трогая причины, а саму причину считали фактом вполне нормальным, неискоренимым, да и не нуждающимся в каком-либо искоренении. На вопрос, как же заставить "непеределанных", заботящихся о самих себе людей удержаться от взаимной вражды, монголы отвечали очень просто: силой тотальной власти.

С монгольской точки зрения первичным смыслом и целью жизни для отдельного человека является некое житейское довольство, то есть стабильное и безопасное сочетание сытой жизни и нормального семейного быта. То и другое всякий кочевник, вообще говоря, может обеспечить себе сам, если ему не будут вредить соседи и чужеземцы; периодическая помощь первых желательна, но, как и при любом натуральном хозяйстве, необязательна. Главным условием такого существования становится, очевидно, единая власть, устраняющая подрывающие ее междоусобицы и отпугивающая врагов; в свою очередь, такая власть нуждается в жесткой дисциплине. Отвечавшая этим чаяниям теория была сформулирована Чингис-ханом, изложена им в знаменитом устном Уложении - "Ясе" (которая играла роль совершенно точной и четкой конституции Монгольской империи), и обеспечила ему всемонгольское признание и в 1206 г., и позднее.

Эта теория в первую очередь подразумевала комплекс довольно строгих мер по организации и поддержанию системы тотальной власти и дисциплины. Дело шло о полном разрушении старого племенного строя и создании ему на смену новой, единообразной военно-административной структуры, охватывающей все общество, в которой каждое административное подразделение (десяток, сотня, тысяча, тумен) являлось одновременно военным и возглавлялось более или менее наследственным правителем-военачальником. На высшем уровне эта структура разбивалась на две части - "крылья" (правое, барунгар, и левое, джуунгар), а те, в свою очередь, также делились на соответствующие два "крыла" ("крылья" третьего порядка выделялись уже очень редко). Свободу передвижения в рамках этой структуры, т.е. возможность сменить свои десятки и сотни, Чингис запретил в видах поддержания контролируемости и единства. Смертная казнь применялась за многие дисциплинарные преступления, даже не особенно значительные. Смертной казнью каралось также убийство, большинство краж и прелюбодеяние ( рассматривавшееся прежде всего как покушение на чужое добро (2) ). Отметим, что никаких особенных притеснений ради поддержания общественного порядка, превосходящих всеобщую норму, за монголами как будто бы не водилось. Монгольские законы не предусматривали наказаний без вины, а по характеру наказаний были гуманнее большинства западноевропейских правовых систем и неизмеримо гуманнее - китайской (3) .

Тотальная военная организация всего общества, естественно, сосредотачивала в его руках колоссальную силу, позволявшую парализовать взаимные раздоры и нападения его членов. Что, однако, могло помешать самой этой организации и ее начальникам несправедливо притеснять и уничтожать людей? "Кто будет сторожить сторожей"? Монгольская революция полностью отдавала себе отчет в этой опасности и собиралась предупредить ее несколькими мерами - точно такими же, кстати, которые вполне эффективно применяет любая армия мира для того, чтобы командующие не могли злоупотреблять своей неимоверной властью. Во-первых, действия любого начальника у монголов можно было обжаловать перед вышестоящим начальником. Во-вторых, начальники отвечали за оставленное ими без должного наказания преступление подчиненного. В-третьих, по этой части (подчеркнем - не в области частной жизни, которая монгольское начальство нисколько не интересовала, а только в служебной сфере) все доглядывали за всеми. Таким образом, все упиралось в злую или добрую волю верховных носителей власти, располагавших ею в наибольших, попросту устрашающих масштабах; на них жаловаться было уже некому. Однако злая воля столь высоких властителей не могла оказывать прямого воздействия на положение основной массы монголов уже потому, что они от этой массы были бесконечно далеки. Злой, жестокий и несправедливый хан был бы чумой для своего ближайшего окружения, но не для всех остальных: рядовые и средние члены общества знали своих ближайших начальников, образовывавших единую, громадную, перекрестно внутренне контролируемую иерархию, которая какое-то время продолжала следить за справедливостью и при плохих ханах - просто по инерции. Только при особенно бездарных или пассивных правителях "вся рыба могла затухнуть с головы". Однако и такую опасность система Чингис-хана нацеливалась предупредить путем применения особой конструкции власти. Хаган был абсолютным правителем, но он был выборным правителем, а кроме того, его абсолютные полномочия распространялись (в точности, как у главнокомандующего в армии) только на то, что мы сейчас назвали бы исполнительной властью. Менять и нарушать имперскую конституцию - "Ясу" Чингис-хана, принятую всемонгольским курултаем 1206 г. - он так же не мог, как и любой из его подданных.

Выборы хагана должен был осуществлять курултай - собрание всех чингисидов и высших, наиболее заслуженных служилых людей. Тот же самый круг лиц мог и должен был сам собраться на курултай и низложить хагана в чрезвычайной ситуации (если тот явно преступал основные положения "Ясы" или терял дееспособность) - как иногда и случалось в Монгольской империи. Таким образом, если жаловаться на хагана было некому, некая управа на него все-таки была. Такое "коллективное руководство" со стороны всемонгольской элиты, возникавшее и вмешивавшееся в жизнь империи только в чрезвычайных случаях (к числу которых, конечно, относилась и смена хагана) и было крайним fool proof, последним из резервных жизнеобеспечивающих механизмов Чингисовой системы. Этот механизм мог прийти в упадок только с разложением всей монгольской элиты в целом, переориентацией ее на безответственное и паразитарное существование. Против такого недуга у монгольской революции уже не было припасено никакого лекарства - и именно он в итоге ее и погубил. Стоит, однако, отметить, что против разложения и паразитаризма элиты лекарства не было ни у одного аграрно-скотоводческого общества, какой бы системой оно ни руководилось.

Важным компонентом монгольской мировой революции была уверенность в том, что ее учение сообразуется с извечными, существующими независимо от людей космическими законами ("законами Неба"), и в ней эти законы находят свое осуществление. Предписания окрестным народам покориться так и начинались формулой: "Силой Неба приказ Всеобщего хана (досл. "Далай-хана": при избрании всемонгольским правителем Темуджин получил имя-титул Чингис-хан; "Чингис" - монгольское произношение тюркского "тенгиз", что значит "Океан", тем самым Чингис-хан - это "Всеобъемлющий, безграничный государь". Преемники Чингис-хана пользовались этим же словом как просто титулом, но перевели его при этом на монгольский, получив "Далай-хан"; "далай" - "океан" по-монгольски) великого народа монголов...". На этом основании некоторые современные авторы видят в монгольских походах священные войны во исполнение воли Мирового Бога/Неба. Нет ничего более неверного. У народов западноевразиатского средневековья предустановление Бога действительно имеет по определению высший этический авторитет, а служение Его воле обеспечивает высшую этическую санкцию и оправдание. Однако с центральноазиатской точки зрения тот факт, что кто-то работает в резонансе с космическим законом и сонаправляет свою деятельность воле Неба - так сказать, осуществляет автовекторизацию по Небу, - никак этого кого-то не оправдывает и не возвышает. Можно лишь сказать, что по мнению центральноазиатов имеется некое поле космических законов, со средоточием в божественном Небе; для Земли это поле генерирует целую сетку вакантных "мест", включая место единодержавного мироправителя, также предусмотренное космическим Планом (имплицитно заложенном в природе вещей); к этому "месту мироправителя" подведен колоссальный поток космической энергии; все это, повторим, - объективный факт мироустройства. Тот, кто захочет и сможет занять вакантное место, попадет в своего рода "резонанс" с полем космических законов, откроет доступ к вышеназванной энергии и станет ее проводником; иными словами, отныне ему "пойдет карта". И всё. Надо или не надо, стоит или не стоит занимать это место и пользоваться этим источником энергии, остается делом свободного выбора людей, который они призваны делать, исходя из чисто человеческих, житейских соображений, совершенно независимо от того (не имеющего для них никакой самостоятельной этической ценности) факта, будет или не будет этот выбор отвечать предустановлениям / преференциям Неба. Точно так же физик, компонуя ядерную бомбу, учитывает как можно полнее, насколько его проект соответствует или не соответствует законам природы, однако бомбу-то он строит вовсе не ради соответствия или приближения к этим законам, и никакого этико-религиозного пафоса в это приближение не вкладывает! Не случайно монгольские эдикты пользовались именно формулой "Силой Неба, приказ хана": этот способ выражения подразумевает только то, что монгольский хаган, благодаря занятому им положению, опирается на источник самой могучей и грозной энергии мира, и сопротивляться ему поэтому совершенно бесполезно. Религиозного пафоса здесь не больше, чем в совершенно аналогичной формуле компьютерных оппонентов из "Цивилизации": "Покоритесь! Наши слова опираются на ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ!", - смотри подробно Приложение 2 об имперском мировоззрении монголов.

Итак, монгольская мировая революция безрелигиозна и безблагодатна. Можно сказать, что это единственная мировая революция, спроектированная и осуществленная "обывателями" (правда, кочевыми), чуждая любым сверхценностям, любому иррационализму, любой "духовности" и "вертикали". С подлинной гениальностью это уловил Заболоцкий; его "Рубрук в Монголии" содержит больше правды о Монгольской империи, чем все сочинения российских и европейских историков (кроме монголоведов) вместе взятые. Нужные строфы "Рубрука..." читатель найдет в Приложении 1; здесь нужно еще раз подчеркнуть, что стеснительная дисциплина и иерархическое подчинение военного образца, предписанные "Ясой", ни в какой степени не ставили себе целью какое-либо очищение или улучшение общества. Как упоминалось, монгольская революция не собиралась совершенствовать своего носителя; больше того, весь свой смысл и оправдание она и видела в том, чтобы обеспечить людям возможность пользоваться в свое удовольствие доступными им самыми обычными житейскими радостями, что с точки зрения монголов и есть высшая ценность существования. В конце концов, какие высшие обещания давала монгольская революция своему народу? "Положить в ваши рты сахар, завернуть животы ваших жен в драгоценные ткани"! Поэтому Монгольская империя не мешалась в частную жизнь монголов; она всего лишь хотела устрашить и связать их в такой степени, чтобы они не могли заниматься бунтами, усобицами и уголовными преступлениями друг против друга. С неизбежными поправками на обстоятельства времени и места Монгольская империя походит на современную Американскую империю (причем скорее на Американскую империю в восприятии российских патриотов, чем в ее реальном обличье), а не на Халифат, державу ромеев и т.д. Конечно, набор технических средств Монгольской империи с ее всеобщим военизированным соподчинением совершенно противоположен техническим средствам Америки - "правовому обществу", демократии и "свободам"; однако цель применения этих наборов совершенно одинакова в обоих случаях: это максимально возможный стабильный комфорт и безопасность членов общества и максимальное военное могущество системы, обеспечивающей этот комфорт и безопасность. Сам же этот набор и в US, и в Монгольской империи выбирается сугубо рациональным образом, применительно к обстоятельствам. А поскольку обстоятельства кочевого скотоводческого общества с натуральной экономикой и сплошь ручным трудом, мягко говоря, отличаются от современных, то и наборы эти оказываются совершенно разными.

Итак, монгольская революция хотела осчастливить не нового, ей же выпестованного человека, а обычного, старого, причем под счастьем понимала в точности то же, что он думал о нем и сам без всякого ее участия. Только меры, предпринятые ей для этого, носили такой масштаб и глубину, которых сам этот человек осуществить бы не смог - однако додуматься до них он был вполне в силах. Монгольская империя шла навстречу обычным коренным желаниям среднего монгола, и по характеру своих мер никак не превышала его обычное представление о соотношении допустимых добра и зла. Мог ли монгол 1206 г. после вековой всемонгольской мясорубки XII в., когда вырезались целые роды и никто не мог быть уверенным в завтрашнем дне, жаловаться, если его намертво прикрепляли к его подразделению, - но обеспечивали ему полную безопасность от раздоров и посягательств внутри его государства и возможность грабить столетние богатства чужеземных горожан вне его? В XII в., по выражению "Сокровенного сказания" - официальной секретной истории монголов - "не заворачивались в одеяла, а переведывались мечами - друг на друга всяк посягал, в вольную волю никто не живал". Непосягательство друг на друга и житье "в вольную волю" - вот что призваны были обеспечить дисциплинарные установления империи! (4) Они воспринимались не как знак неких новых межчеловеческих отношений "общинной солидарности" (как это хотели бы видеть евразийцы XX в.), а как обычное механическое воздействие власти, как неизбежное зло, предназначенное для предотвращения еще большего однородного и всем понятного зла, а не сотворения некоего нового добра. Соответственно, они и считались внешними, экстраординарными мерами и не затрагивали внутренний мир отдельного человека, продолжавшего жить прежде всего в пространстве традиционных личных радостей и бед и неразрывно связанных с ними личных же обязательств перед государством как сообществом "своих" людей. Поэтому европейские свидетели XIII-XIV вв. единогласно рисовали монголов в частном быту как людей простосердечных, радушных, веселых, неприхотливых и, как ни странно, чрезвычайно мирных, - словом таких, какими их считали уже и в целом, как народ, в XIX в., - а выдающийся востоковед В.В.Бартольд совершенно справедливо предупреждал, что на деле "мирный" монгол 1900 г. нисколько не отличается от "потрошителя" 1300 г., и разница между ними заключается только в политике верхов.

Судя по аттестации Плано Карпини, уже около 1240 г. установление тотального "силового" внутреннего мира между монголами состоялось на деле: по его словам, монголы не лгали друг другу и совершенно не воровали друг у друга, хотя по отношению к иностранцу то и другое считалось похвальным делом. Он же сообщает, что случаев краж, убийств, драк и даже обычных ссор среди монголов практически не бывает; что монгольские жены не вступают в незаконные связи, хотя при этом очень любят вести и слушать непристойные разговоры; последнее происходит совершенно открыто и никем не осуждается. Нет лучшей иллюстрации того, что монгольская революция считала нужным лишь подавлять наиболее опасные=взаимно-агрессивные проявления того, что на Западе Евразии назвали бы "греховной человеческой природой", но совершенно ничего не имела против самой этой природы. Как мы увидим ниже, лозунг обеспечения для монголов житейского благосостояния Империя тоже выполнила, о чем можно судить не только по отзывам путешественников, но и по самому надежному критерию - демографическому: к концу XIII в. общая численность монголов удвоилась, и это несмотря на все бесконечные кровопролитные войны, в которых они участвовали!

Другая важнейшая составляющая имперского монгольского учения - это идея универсальной вселенской монархии. В самом деле, идеал всеобщего безопасного мира несовместим с многовластием и наличием внешних врагов, да и вообще любой независимой силы, способной превратиться во врага. Эта мысль, вероятно, посещала мимолетно головы многих государственных мужей, но в область практической политики ее, пожалуй, могли перевести только в Восточной Азии, где идея мирового единодержавия уже давно была сформулирована китайцами. Во всяком случае, достижение именно глобального владычества с самого начала было неотъемлемой частью программы Чингисхана, руководствовавшейся принципом "все или ничего".

До сих пор мы говорили о том, что в имперском монгольском учении было имперского; теперь надо сказать о том, что в нем было монгольского, тем более, что именно это "монгольское" в наибольшей степени сказалось на всех, кому не посчастливилось оказаться на расстоянии более 4-5 000 км от новообразованной в 1206 Монгольской империи. Во-первых, нечего и говорить, что "народом господ" в грядущей мировой империи должны были навеки остаться монголы, и только они. Во-вторых, монголы проводили четкое разделение людей на кочевников как носителей возможной социальной гармонии (1) и в принципе не способных на нее земледельцев и горожан (2). Монгольская революция считала, что оседлая жизнь и создаваемые ею богатства неизбежно порождают столь большое разобщение, раздоры, зависть и развал, что справиться с ними невозможно. Кроме того, соперничество из-за этих богатств и чрезмерное, неконтролируемое наслаждение ими угрожало последней гарантии имперской системы - ответственности, солидарности и справедливости монгольской элиты. Развращенные легким городским добром нойоны и ханы - по самой конструкции Монгольской империи это действительно был бы смертный приговор всему ее замыслу. Поэтому "Яса" Чингис-хана категорически запрещает и правителям, и рядовым монголам когда бы то ни было, при каких бы то ни было обстоятельствах отказываться от кочевания и переходить к оседлой или городской жизни. Нарушение этого принципа для монголов было бы равносильно отказу от расовых законов в Германии Гитлера или допущению крупной частной собственности в коммунистическом государстве; это означало отказ от самых основ революции, и все это понимали.

Что же касается людей, уже пошедших по пути оседло-городской жизни, то они рассматривались монгольской революцией как существа заведомо пропащие, разумные асоциальные унтерменши, своего рода интеллектуальный (более или менее) скот. Сами по себе такие люди (народы) не имели никакой ценности; им монгольская революция счастья дарить совершенно не собиралась, никаких обязательств перед ними на себя не брала и вообще не имела к ним никакого отношения. Однако, в силу накопления тех самых городских богатств, они представляли собой удобный объект для кочевого грабежа или постоянного паразитирования, и в этом качестве могли быть сохранены в грядущем универсальном обществе. В целом можно, однако, заметить, что монголы при всяком удобном случае старались вырезать как можно больше городского и оседлого населения, предпочитая вовсе не иметь дела с таким человеческим материалом, чем включать его в общество, устои которого должны были взаимно отторгаться с этим материалом уже по самой природе обеих сторон (ср. Приложение 3).

Разумеется, любые отдельные представители любых народов могли получать любые посты на административной гражданской службе монголов. Конечно, от этого к ним не относились как к настоящим людям, "своим", народу Империи (формальным признаком последних было прямое включение в десятиричную военно-административную систему "крыльев"); отношение к таким выдвиженцам (вроде знаменитого Махмуда Ялавача) было таким же, как у большевиков - к нанятым ими "буржуазным спецам". Иное дело - кочевники: их монголы охотно ассоциировали и вводили в состав подлинного народа Империи, ради которого она и существовала. Кочевники (почти сплошь тюрки) включались в десятиричную систему, всей массой числились членами сообщества "монголов" (превратившегося в особое сословие, имперский народ в точном смысле слова) и могли занимать любые посты, кроме ханского. Ханский пост, однако, не могли занимать и монголы, кроме чингисидов, так что кочевые немонголы, включенные в систему "крыльев", были полностью уравнены со своими соратниками-монголами в правах. Поэтому известный этнос Афганистана, хазарейцы, сложился как смешанный тюрко-монгольский, в Золотой Орде монголы, кроме ханского рода, были вскоре полностью ассимилированы кыпчаками-половцами (и даже сама Золотая Орда у мусульманских авторов порой именовалась Дешт-и-Кыпчак), а в области прямого управления великого монголо-китайского хагана (помимо территорий его вассалов) значилось всего четыре сословия: "монголы", "западные люди/мусульмане" - сэмужэнь (оседлые уйгуры, иранцы и пр.), "северокитайцы" - ханьжэнь и "южнокитайцы" - наньжэнь: тюркские кочевники Центральной Азии могут приходиться в этом реестре только на разряд "монголов".

Тут возникает естественный вопрос: межчеловеческая вражда изнуряет людей по всему миру, а тотальная военизированная и сугубо прагматичная власть как средство прекращения раздоров - сам по себе секрет невеликий. Почему же монголы оказались единственной крупной силой в мировой истории, попытавшейся осуществить соответствующий проект? Во-первых, потому, что большинство развитых обществ Евразии не были столь принципиально прагматичными, их культуры имели пресловутое "вертикальное" измерение (причем оно и считалось главным), и, соответственно, прекращение розни между людьми было для них побочной задачей, автоматически разрешаемой в ходе общего приближения людей к Богу. Во-вторых, в подавляющем большинстве обществ Евразии люди (прежде всего оседлые) дорожили частной свободой куда больше, чем монголы XIII в., и та военизированная организация всей жизни, которой требовала монгольская революция, показалась бы им непосильным бременем и слишком высокой ценой даже за налаживание прочного внутреннего мира "по горизонтали". В свою очередь, у этого различия в отношении к частной свободе были веские психологические причины. Для начала, в кочевых обществах люди в принципе находятся в гораздо более сильной взаимозависимости, чем в оседлых, что порождает куда большую степень солидарности всех видов, от искреннего товарищества до силового соподчинения. Поэтому жесткая дисциплина монгольской революции для самих монголов не так уж далеко отстояла от их обычной, дореволюционной жизни, и была к ней во всяком случае гораздо ближе, чем к привычному быту оседлых народов; таким образом, переходя к ней, монголы теряли бы в частной вольности куда меньше, чем русские, иранцы и даже китайцы. Вдобавок страшные события XII в., превратившие монгольскую степь в сцену непрерывной безвыходной мясорубки, длившейся многие десятилетия подряд, так обострили страдания монголов от неизбывного кровопролития, что для избавления от него им не казалось чрезмерным пойти уже и на такое ужесточение дисциплины, которое оказалось бы немалым даже по их собственным понятиям. Напомним, что кроме опустошительных междоусобиц, последовавших за распадом раннемонгольского государства - "Хамаг монгол улуса" - в середине XII в. , монголы подвергались еще и систематической резне со стороны чжурчженьской империи Цзинь, регулярно посылавшей в степи войска с официальной целью истребить как можно больше кочевых варваров, пока они не размножились настолько, чтобы представлять серьезную опасность. Именно против этих двух общих бедствий и была направлена программа Чингис-хана: всеобщая военизированная иерархия призвана была навсегда покончить с усобицами, мировая империя - с малейшей угрозой извне.

Интересно, что для самого Чингис-хана позитивная часть его собственной программы (которая в его же собственных глазах была ее единственным оправданием) особой эмоциональной ценности не представляла; для него лично наиболее притягательной частью монгольской революции было то, что, осуществляя ее, можно было убить и замучить многое множество людей. Как известно, лично (так сказать, не по "программе", а по "железу"), Чингис был несомненным садистом, ясно отдавал себе в этом отчет и в минуту откровенности любил шокировать собственных приверженцев рассуждениями о том, что высшее наслаждение в мире - это-де убить врага и созерцать горе, унижение и страх его родных и подданных (5) . Похвалялся на пирах он тоже не справедливостью, благодеяниями и щедротами по отношению к монголам (каковые за ним значились в достаточном количестве), а почти исключительно тем, как много разного народа он перебил. Во время похода на запад Чингис-хан в кругу приближенных хвалился тем, что убил много людей. Один из бывших приближенных к хорезмшаху людей, плененных Чингисом, присутствовавший при разговоре, был уязвлен и решился заметить: "Если хан и его слуги перебьют всех людей, среди кого же будет жить его слава?" Чингис не сделал ему ничего плохого, но обозвал глупцом и очень серьезно ответил: "Государей в мире много. Я творил всеобщую резню и разрушения повсюду, куда ступали копыта коней войска Мухаммада огузского хорезмшаха. А остальные народы, что находятся в странах других государей, сложат рассказы во славу мою!" После поголовного истребления всех тангутов, до которых он смог добраться, Чингис приказал ежедневно за обедом напоминать ему об этом словами "до потомков потомков их, до последнего раба!" - такое удовольствие ему доставлял тотальный характер избиения.

В общем, по отношению к своему собственному делу и народу Чингис выступал в роли гениального главврача-хирурга, который проводит в своей клинике спасительные и благодетельные для его пациентов операции, но самого его во всем этом деле эмоционально привлекает вовсе не спасение пациентов, а только то, что при операциях можно (и нужно) резать скальпелем живую плоть. Поскольку свои душевные склонности наш хирург программно осуществляет на путях хирургии, а не серийных убийств, пациенты и врачи его ценят и уважают как руководителя - но и цену ему лично тоже прекрасно знают. Соратники, родичи и преемники Чингис-хана относились к нему именно по этой модели и этого нисколько не скрывали (по крайней мере друг перед другом). Чего стоит хотя бы "Сокровенное сказание" - знаменитая тайная история основания Монгольской империи, выражавшая, как показал Гумилев, мировоззрение ее "старых борцов", "трудившихся и созидавших государство вместе с Чингис-ханом". "Сокровенное сказание" категорически не предназначалось для широкой публики, но из поколения в поколение передавалось в правящем роду Чингисидов; отсюда видно, что сами властители империи видели в нем некую последнюю, настоящую правду. Между тем в "Сокровенном сказании", как продемонстрировал тот же Гумилев, Темуджин как человек последовательно изображается трусливым, жестоким, злым, вероломным даже по отношению к ближайшим родичам и друзьям, но как правитель, как "Чингис-хан", он так же последовательно представлен здесь благодетельным, справедливым, ответственным по отношению к благу своих всемонгольских подданных.

Прагматизм, безыдейный и "плоско-упрощенный" характер монгольской революции давал ей грандиозные технические преимущества перед всеми остальными. Обязательным условием успеха этих остальных было внутреннее преобразование человека; между тем именно с этим дело, несмотря на кажущиеся первые успехи, начинало тут же буксовать. Ни западноевразиатский монотеизм, ни европейское освободительное движение от "идей 1789 г." до коммунизма, ни элитаристские учения "цветущего неравенства" (Константин Леонтьев) не могли отучить подавляющую массу своих адептов от того, чтобы ими двигали самые обычные, старые как мир "обывательские" страсти и стремления. В лучшем случае удавалось довести их до искреннего самообмана по этому поводу, да и то на время. Эта роковая несостоятельность внутренне подтачивала все мировые революции с того самого момента, когда их носители с ужасом замечали, что с "новой землей и новыми небесами" все что-то не вытанцовывается, хотя все предварительно намеченные сроки давно прошли (этого разочарования не успел испытать только национал-социализм, погибший слишком рано). Разумеется, план всегда можно скорректировать (что и сделало: христианство - перенеся Второе пришествие с I в. н.э. в туманную даль грядущей вечности; ислам - прекратив в VIII в. священную войну за превращение всего мира в умму единоверцев-мусульман; европейские "эмансипаторы" - перенеся все свои надежды на постепенный прогресс вместо одномоментной революции а-ля 1789 год; и, наконец, большевики - отказавшись от своего всемирного крестового похода и пойдя на НЭП уже в 1921 - [в принципе, тот же случай, что у мусульман, но до большевиков дошло гораздо быстрее - в последние столетия все политические процессы невероятно ускорились по сравнению со временами Халифата]) - однако это уже само по себе вызывает скептицизм и подрывает в массах доверие ко всему делу в целом.

Монгольская революция этого изъяна не имеет. Она не переделывает людей, она хочет дать им то, чего хотят они сами для себя, причем так, как они хотят, и за ту цену, которую они считают приемлемой и разумной (примерно так представлен Наполеон в сцене на Немане из "Войны и мира"). Тем самым в ней практически нет элемента утопии (по крайней мере в первые два-три поколения) - единственное дело мирового масштаба за всю историю человечества, которое имеет право на такую характеристику. В результате она, вообще говоря, могла бы и победить: ее лозунги, в отличие от лозунгов всех прочих мировых революций, не ставили перед монголами никаких неразрешимых задач, по крайней мере на первое время.

Объединенная военно-административная система в масштабах всего мира? Как мы увидим ниже, такая администрация была реально создана и с грехом пополам действовала вплоть до середины XIV в. если и не во всем мире, то во всяком случае в объеме львиной его части - от Лапландии до южновьетнамской Тямпы и от устья Амура до Сирии и Сербии. Разумеется, по условиям того времени, при отсутствии железных дорог, пароходов и телеграфа, эта администрация отдаленно не проявляла того железного единства действий, какое замышляли ее создатели. Монгольская империя была не монолитом, а конгломератом невообразимого множества монархий разного уровня, и даже высшие из них - улусы различных ветвей Чингисидов - вскоре достаточно обособились друг от друга, чтобы составлять в лучшем случае рыхлую конфедерацию, крайне далекую от современных представлений об "империи". Между частями империи с 1260-х гг. часто шли междоусобные войны. Однако, как мы увидим ниже, всеимперское единство, хотя бы и в весьма аморфном виде, было способно восстанавливаться после любых усобиц и имело вполне реальную силу на всей очерченной выше территории еще спустя век с лишним после воцарения Чингис-хана.

Благосостояние, взаимное ненападение и процветание для всего "имперского народа" - монголов и ассоциированных с ними кочевников, "и чтобы никто не ушел обиженным"? Исполнено: как упоминалось выше, к концу XIII в., по подсчетам Рашидаддина, число монголов более чем удвоилось по сравнению с началом века, несмотря на все военные потери; все авторы XIII-XIV вв. констатируют, что монголы живут очень небедно и ладно, а на досуге (который им гарантировался и в который их власть принципиально не вмешивалась) - так и очень весело, и ничем не посягают друг на друга (исключая, конечно, усобицы монгольских правителей; однако "вниз" по иерархии такие усобицы не перекидывались: воевать еще могли улусы с улусами, но внутри них тумены с туменами уже не воевали). История Юань заполнена примерами всевозможных раздач рядовым монголам со стороны хагана с целью не допустить или повернуть вспять их обнищание (к концу XIII в. внутри низовых монгольских подразделений в Китае стала развиваться имущественная дифференциация; монголы даже начали продавать в рабство своих детей китайцам, а также за рубежи империи, смотри подробнее ниже).

Завоевание всего мира? После того, что монголы действительно совершили в XIII в., добить остававшихся у них противников, уцелевших на южной и западной окраинах Евразии, технически для них было вполне возможно.

Прочный контроль над громадными оседлыми пространствами, основанный на одной только военной силе кочевников? Вполне возможен: так, в Иране, Передней, Малой и Средней Азии государи, опиравшиеся исключительно на военную силу кочевых племен, беспрекословно повелевали населением еще 500-600 лет после монголов!

"Великая зачистка", истребление десятков миллионов оседлых унтерменшей? Для монголов, как выясняется, и это было вполне достижимо. В северном, чжурчжэньском Китае монгольские походы из 45 млн.чел. истребили или иным образом привели к смерти 40 млн., в южном, южносунском - до половины из примерно 80 млн. человек. В Средней Азии и Иране домонгольская численность населения была превышена только в первой половине XX века! Такие богатейшие территории, как Хорезм или Восточный Туркестан, к 1300 г. практически обезлюдели вообще.

Итак, монгольская революция, первая и единственная за всю историю человечества, благодаря своему принципиальному прагматизму, могла победить физически - и, действительно, остановить ее силой так никто и не смог, ни прямо, ни косвенно. Национал-социализм был раздавлен военной мощью своих врагов, "мир социализма" проиграл своим врагам военно-экономическую и особенно психологическую "холодную" войну, победное шествие армий ислама было остановлено поражением или физической невозможностью победить в борьбе с франками на западе и китайцами на востоке... Лишь монголов никто не остановил и остановить не мог. Для того, чтобы довести свою революцию до конца, им нужны были только воля и желание сделать это.

Но именно такой воли и желания у монгольских правителей к XIV в. практически не осталось. При всем своем непобедимом ореоле монгольская система имеет одно-единственное уязвимое звено, Чингису и самим монголам оно, кстати, было прекрасно известно. Заключается оно в том, что солидарность и дисциплину такого уровня, которой требовала монгольская революция, способны поддерживать только люди, сформированные кочевым образом жизни, при котором волей-неволей необходима очень плотная взаимная поддержка. Люди, выросщие в деревнях и городах, где возможно прожить индивидуальным хозяйством, жить по "Ясе" ни под каким видом не захотят и не смогут. Но основные богатства, тем не менее, создают именно они - причем богатства, не идущие ни в какое сравнение с тем, что могли бы произвести сами кочевники. Тем самым на стыке кочевого и оседлого миров создается разность потенциалов, губительная для всего замысла Pax Mongolica. Соблазнившись городскими богатствами, нойоны и багатуры могут забросить построение нового вселенского миропорядка для того, чтобы безопасно паразитировать на уже захваченных богатствах; рядовые и средние монголы кинутся добывать деньги, продавая необходимое, чтобы приобрести на недолгое время роскошные по их меркам городские "игрушки", постоянно маячащие у них перед глазами (в самом деле, кому и зачем продавали монголы Китая своих детей в рабы? - оседлым жителям, чтобы получить деньги, которые были бы им и вовсе не нужны, ограничь они себя с самого начала старозаветной кочевой простотой...). То есть может наступить то самое перерождение элиты и народа, от которого, как мы помним, монгольская революция никакого противоядия не имеет и которое, наоборот, само подрывает ее последние защитные механизмы.

Чингис-хан, предвидя эту опасность, завещал в "Ясе" тотальный апартеид между полноправным кочевым миром и его собственностью - одушевленным оседлым скотом (вспомним хотя бы категорический запрет селиться в городах). Однако ни на чем, кроме как на голой силе и доброй воле правителей Империи, этот запрет не держался; тем самым он не мог предотвратить перерождение самих этих правителей, а был способен лишь отсрочить его. По-видимому, Чингис надеялся, что завоевание всего мира, то есть победа мировой революции, успеет состояться раньше, чем это перерождение зайдет достаточно далеко (а на более далекие времена, вероятно, не загадывал вовсе). В этом, как увидим, он просчитался.

В заключение зададимся вопросом: какой образ, какая аналогия могла бы ярче и точнее всего передать сегодняшнему читателю суть Монгольской империи? Вопреки предположениям евразийцев XX в., в этой сути не было ничего от их "евразийства" - ни высокой духовности, ни идейной общинности, ни восточной мистической мудрости, ни "цветущего неравенства" и "континентальности". Вместо всего этого я предложил бы читателю представить себе следующую картину в четырех частях:

1) Нынешние страны "золотого миллиарда" выкидывают за борт всякую идеологию (демократическую, либеральную, "цивилизаторскую", христианскую и т.п.) даже на уровне фраз и остаются при прямой программе потребительства, охраны справедливости и безопасности обывателей и обеспечения военного всемогущества правителей по отношению к внешнему миру (атеистический антропоцентрический рационально-релятивистский "гуманизм");

2) Они с удовлетворением констатируют, что самая большая сытость, довольство, комфорт и могущество обеспечиваются именно в их странах и их порядками;

3) Они с неудовольствием констатируют, что многие страны и народы - ну, допустим, Россия, Аргентина, Иран и Экваториальная Гвинея - попросту не могут разделить с ними этот их рай, то есть не могут (или не хотят) завести такие же порядки без самых разрушительных для себя последствий - и даже при иных, самых лучших для себя порядках все равно никогда не достигнут благосостояния, удобств и свобод "золотого миллиарда" (будь то по климатическим, ментальным, объективным экономическим или любым иным причинам). Их объявляют людьми категории "В".

Затем люди "золотого миллиарда" с удовлетворением констатируют, что кто-то на Земле (ну, допустим, полинезийцы и эстонцы) их образ и одновременно уровень жизни разделить с ними очень даже может. Их объявляют людьми категории "А".

4) Затем они выступают в великий военный поход с целью спаять самих себя, а заодно и всех людей категории "А" в единое всемирное сверхгосударство, а всех людей категории "В" - по первости, в виде предварительного паллиатива, наихудшим образом поработить, а в принципе, по возможности - истребить вчистую.

Вот именно этот страшный сон газеты "Завтра" - Бернар Кушнер, проводящий массовую тотальную зачистку всего мира от имени и по поручению "сообщества цивилизованных стран", слитого в одну транснациональную сверхдержаву рационально-"гуманистического" материализма и массового потребления - и есть точный образ души Монгольской империи. Все остальное - пайцзы, дисциплина, переламывание хребта, красноречие Чингиса, косноязычие Огэдэя, молчание Монкэ, тумены, курултаи, Сила Неба, вселенская резня, армады панцирной конницы, с треском сшибающиеся на просторах половины Евразии - все это суть лишь ее доспехи и боевые приемы. И нужны ей были эти доспехи и приемы только для того, чтобы достичь - в том виде и в тех масштабах, как это только и было тогда возможно, - результатов примерно той же природы и направленности, какую в более продвинутые технически времена иные, более удачливые (пока) хозяева мира осуществляют за счет применения банковских карточек, правового государства, свободных масс-медиа, высокоточного оружия и многомиллиардных вложений в систему "звездных войн". "Кочевой мондиализм" на марше - вот что такое Монгольская империя; и, точно в насмешку над современными "континенталистами"-евразийцами (мировая история довольно падка на такие ничего не значащие, но занятные подмигивания), ее хаганы величаются титулом "Океанический государь".

“Великое монгольское государство” (Екэ Монгол Улус, официальное самоназвание Монгольской империи) было довольно сложным по структуре образованием и само состояло из нескольких владений-улусов. Это были:

1) Коренной (Иджагур-ин) улус, включавший собственно монгольские и некоторые окрестные земли, которые Чингис передал в наследственное владение своему младшему и любимому сыну Толую. На территории Иджагур-ин улуса располагалась и “экстерриториальная” имперская столица хаганов - Каракорум. В результате, если хаган был не из рода самого Толуя, в улусе наступало своего рода двоевластие: в Каракоруме утверждался чужеродный Чингисид, которому и подчинялись отныне все князья-Толуиды как своего рода “исполняющему обязанности” главы их дома. Именно такова была ситуация накануне смерти хагана Гуюка, поскольку он приходился сыном Огэдэю.

2-4) Наследственные улусы трех других кланов Чингисидов, берущих начало от остальных сыновей Чингис-хана, т.е. Улусы Джучи, Чагатая и Огэдэя.

5) Владение уйгурского идыкута в Восточном Туркестане с центрами в Бешбалыке, Кара-Ходжо (Турфане), Куче и Хами. Номинально оно составляло т.н. “пятый улус” империи (такую честь Чингис-хан оказал уйгурам за то, что те добровольно покорились ему сразу по его избрании великим ханом), однако на деле были всего лишь полуавтономным административным придатком к владениям хагана; присматривали за ним из Ганьсу.

6) Территории, входившие в непосредственное “должностное управление” хагана независимо от того, какая ветвь Чингисидов занимала этот пост. Это были: Северный Китай, Тибет и Тангут, а также наследственные владения братьев Чингис-хана, охватывавшие земли к северу от Хуанхэ и далее в бассейне Амура.

Тот из Чингисидов, кто занимал пост Великого хана, сливал под своим непосредственным управлением воедино Коренной улус, "должностные земли" великого хана и собственные наследственные владения, что давало ему безусловное преимущество перед владетелями остальных четырех улусов (трех чингисидских и Уйгурии). Кроме того, особое гражданско-финансовое управление хагана распространялось на уйгурский улус и южную часть улуса Чагатая (Маверранахр и Восточный Туркестан), а гражданско-финансовое и военное - на южную (иранскую, см. ниже) часть улуса Джучи. Тем самым эти территории оказывались зоной двойного подчинения, причем считалось, что хаганские чиновники распоряжаются в них с разрешения соответствующего улусного владыки (который, для простоты управления, свои собственные распоряжения также осуществлял через них). В частности, к 1248 г. таким хаганским управлением в Маверранахре, Восточном Туркестане и Уйгурии ведал Масуд-бек, в 1241 г. сменивший на этом посту своего отца Махмуда Ялавача (наделенного такими же полномочиями еще и в собственно хаганских землях Тангута и Китая). В итоге сферой собственной власти хагана, независимой от пяти родовых улусов, официально назывались "Иран, Туркестан и Китай", причем в первых двух подразделениях этой сферы хаганская власть считалась временной и частичной (дополняющей местную улусную), а в третьем - полной и постоянной. Так, в 1251 г., отказываясь от престола великого хагана, Бату заявил, что не может прибавлять к своим колоссальным владениям еще и Иран, Туркестан и Китай (характерно, что он не назвал Монголию, поскольку ей хаган управлял "по доверенности", как бы замещая действительного главу рода Толуя, которому она, собственно, и принадлежала). Если учесть, что хаган признавался также верховным правителем на территории всех улусов вообще, то выходило, что, скажем, в Иране он в лице своих наместников подчинялся сам себе с разрешения и через номинальное посредство хана-Джучида. Если бы монголы действительно хотели заниматься гражданским управлением, эта система превратилась бы в источник постоянного напряжения; но оно им было совершенно неинтересно, и все сложности "двойного управления" сводились к тому, что одни и те же сборщики даней, собирая подати на подведомственных им территориях, часть посылали хагану, часть - улусному владыке, а часть, как откупщики, оставляли себе.

Единство державы поддерживалось всемонгольскими курултаями - съездами всех Чингисидов, некоторыми общеимперскими стуктурами управления армией, хаганскими чиновниками, единой системой связи с почтовыми станциями и ярлыками, выдававшимися всем местным вассальным владетелям от имени хагана. В частности, армия включала части, подчинявшиеся непосредственно хагану независимо от его родовой принадлежности (“великая армия”, улуг кул), и подразделения, приписанные в наследственные войска к тем или иным Чингисидам. По Ясе такие подразделения нельзя было оторвать от их обладателей, но можно было временно перегруппировывать и переподчинять в рамках имперских походов. Так, в 1262-63 гг. в Бухаре, входившей в Чагатайский улус, стояли, кроме чагатайских войск, джучидские подразделения, толуидские подразделения и части "великой армии" (улуг кул). На индийской границе ок. 1260 г. стояла имперская армия, укомплектованная в основном джучидскими контингентами, но подчинявшаяся брату хагана, Толуиду Хулагу.

Иджагур-ин улус включал большую часть Халха-Монголии (к востоку от Хангая), Прибайкалье и Южную Сибирь (бассейн Ангары, который так и назывался “область Ангара”; Туву; коренные земли хакасов - кыркызов по Верхнему Енисею; долину среднего Енисея, т.е. южную часть страны Баргу (обнимавшей водораздел Оби и Енисея и левобережье Енисея до самого океана). К внешним границам Империи улус выходил только на севере, где его рубеж пролегал к северу от Ангары и Байкала и через верховья Лены. О племенных образованиях, граничащих здесь с монголами, толком ничего не известно, да монголов они совершенно и не интересовали.

Во главе Толуидов после смерти Толуя в 1242 г. стоял Монкэ, его сын, однако власть в улусе вместо него осуществлял, по изложенным выше правилам, огэдэид хаган Гуюк.

Земли хаганского управления включали ряд княжеств и наместничеств. Манчьжурия и бассейн Амура были поделены на родовые уделы братьев Чингиса. Северная граница этой территории шла примерно по водоразделу Лены и Амура к Тихому океану, охватывая бассейн р. Хуньтунцзян (так назывался Амур ниже слияния с Сунгари); по северной и южной сторонам этой реки располагалась монгольская административная единица Хэлан Шуй-Татар.

Особый стратегический пояс образовали наместничества, окружавшие с юга Иджагур-ин улус. Так, Ганьсу, Тангут и все монгольские завоевания в Тибете и Сычуани составляли наместничество Хадана (Годана), сына Огэдэя, распоряжавшегося своим уделом фактически самостоятельно. Другие наместничества размещались в Северном Китае.

На юге земли хаганского управления выходили к внешним рубежам Империи. Граница с Сунским Китаем, сложившаяся в ходе разгрома монголами чжурчженьской империи Цзинь и последующих монголо-сунских столкновений 30-х - 40-х гг., проходила от Желтого моря через Хэнань и северные окраины Сычуани (Сиань при этом оставался в южносунских руках). Дальше граница резко поворачивала на юг, охватывала Амдо и Кхам и достигала излучины Цангпо, охватывая треугольник балпосцы (на западе) - Мон (на юге) - Конгпо (на востоке); все эти области, начиная с Амдо, покорил Хадан-хан, сын Огэдэя, со своим полководцем Дорча-дарханом в 1239-1240 г. (чему предшествовали интенсивные, нго малоудачные переговоры монголов с крупнейшими тибетскими сектами в 1239 г.). Соседями монголов здесь были: собственно Тибет, т.е. сложный конгломерат отдельных монастырских теократий, простиравшийся от излучины Цангпо до истоков Инда; отрезанные от этой системы кампанией 1240 г. тибетские образования между Цангпо и Салуэном и, наконец, никогда не входившие в нее тибетские монархии в Ладакхе и Гугэ. Следует добавить, что в верховьях Янцзы в качестве буфера между монголами и Дали (государство на территории нынешней Юньнани) существали еще два незначительные тибето-бирманские "царства".

С Сунами монголы с начала 1242 года находились в состоянии очередной войны, однако к моменту смерти Гуюка реальных активных действий не велось. С Тибетом, напротив, велась важнейшая политическая игра. После трехлетних переговоров Хадан в 1247-1248 г. встретился в своей ставке с Сакья-пандитой, одним из высших иерархов Тибета (главой монастырской иерархии Сакья), и вступил с ним в тесную дружбу; начались интенсивные переговоры по подготовке включения Тибета в систему монгольской власти. Наконец, Корё (Корея) в 1247 отказалась платить хагану дань, покончив с непродолжительным (с 1239 г.) вассалитетом перед монголами, и те с 1247 совершали на нее ежегодные набеги.

Улус Огэдэя не имел выхода к внешним границам Империи. Он включал Южный Алтай и Западную Монголию (Тарбагатай, бассейны Эмиля, Кобука, Урунгу и верхнего (Черного) Иртыша). Ставка хана размещалась у Чугучака, в городе Омыл (Эмиль), построенном когда-то кара-китаями, потом запустевшем, а теперь отстроенном Огэдэем. Главой рода Огэдэидов до 1248 был Гуюк.

С геополитической точки зрения Улус Огэдэя состоял из двух частей: западной (Южный Алтай и район р. Эмиля и гор Тарбагатай) и восточной (Монгольский Алтай и области к северу от него). Восточную часть населял в основном народ ойратов - монголоязычный лесной народ, в XII в. обитавший у озера Хубсугул и далее до истоков Енисея, но в XIII расселившийся к юго-западу, на бывшую территорию разгромленных Чингисом найманов, до Монгольского Алтая и далее. Впоследствии “монгольский народ” Чингиса и его преемников определялся как “40 туменов (восточных) монголов и 4 тумена ойратов (западных монголов)”.

Западную часть улуса Огэдэя (как и продолжающее ее еще дальше на запад Или-Иртышское междуречье, принаждежащее уже Джучидам) населяла особая группа восточнокыпчаков, именовавшаяся “кыргызами” (откуда нынешние тяньшаньские киргизы), а по официальным монгольским спискам этнических территорий - кимаками (по названию одного из главных кыпчакских племен, в X в. возглавлявших особое государство на Верхнем Иртыше - Кимакский каганат); эта общность сформировалась еще в IX в. в районе между Верхним Иртышом и Тарбагатаем в результате проникновения сюда групп настоящих, енисейских кыргызов (кыркызов-хакасов, обитателей Минусинской котловины) и смешения их с местными кыпчако-кимакскими племенами. Крупный хан восточнокыпчаков (кыргызов) Бандучар, имевший ставку не то на Алтае, в районе совр. Змеиногорска, не то дальше на юго-запад, в Или-Иртышском междуречье, добровольно подчинился Чингису, и его народ был поверстан в десятиричную организацию, а область перешла в распоряжение Джучи. Ареал кыргызов в целом рассекался межулусной границей 1227 г. надвое, его западная часть отошла к Джучи, а район Эмиля - Тарбагатая - к Огэдэю. Большая часть ойратов, как мы помним, все еще жила на своей коренной территории к востоку от Монгольского Алтая, на территории улуса Толуидов, так что и ойраты были распределены по разным улусам.

Улус Чагатая охватывал прежде всего бывшую державу каракитаев и Кучлука Найманского (страна Хомил в монгольских памятниках), а в целом - Маверранахр с югом Хорезма, большую часть Семиречья и Восточный Туркестан до Турфана (исключительно). Последним крупным центром улуса на востоке был Аксу. Три группы тюрков-карлуков (в Семиречье, Фергане и на тибетской границе) со времен Чингиса считались автономными и в этом качестве были включены в племенную систему улуса. К внешним границам державы улус выходил только на юге, где они шли по западному Куньлуню и южным отрогам Памира. Ставка орды Чагатая находилась к западу от Алмалыка (совр. Кульджа или Инин) в Синьцзяне, южнее Или, и называлась Куяш и Улуг-иф (Улуг-уй - "Большой дом"). Долина Или с главным городом Алмалыком составляла центральную часть его владений и называлась "Иль-аларгу" или "Иль-Аларгузи". В Маверранахре реальной властью обладал скорее налоговый откупщик Махмуд Ялавач, назначенный прямо хаганом Огэдэем, чем Чагатай. В 1238 году Чагатай, без согласия хагана сместил Махмуда. Хаган упрекнул брата, но передал ему Маверранахр в непосредственное гражданское управление, передав откуп налогов сыну Махмуда, Масуд-беку, и одновременно расширив его полномочия на весь Улус Чагатая. Чагатай умер на рубеже 1241/1242 г., чуть позже Огэдэя, завещав престол своему внуку Хара-Хулагу, сыну Мутугена. После избрания Гуюка, сына Огэдэя, новым хаганом, Гуюк низложил Хара-Хулагу, объявив, что при жизни сына внуку нельзя наследовать трон, и отдал Чагатайский улус старшему сыну Чагатая - Есумонкэ. Итак, с 1246/47 г. улусом по воле Гуюка правил Есумонкэ; он пьянствовал, не обращая внимание на дела, которыми заправляла его жена, и вскоре должен был взять себе в соправители своего племянника Бури. Ставка Есумонкэ располагалась в Алмалыке.

В Уйгурии в 1242 г. умер идыкут Кышмаин, и новым идыкутом был назначен Салын-тегин, брат вдовы Огэдэя, что, по сути дела, вело к постепенной ликвидации Уйгурии как особого улуса империи.

Улус Джучи обнимал северо-запад Империи и с 1227 г. управлялся Бату, сыном Джучи, старшего из Чингисидов. Этот улус был настоящим территориальным гигантом даже по монгольским меркам. Ядром улуса в 1220-х была территория Прииртышья, в монгольских источниках - Токмок (Тунгмак, из "Тун-кимак" - область, населенная восточнокыпчаками-кыргызами, см. выше). Согласно завещанию самого Чингиса, весь улус в целом охватывал “Токмок и Кыпчак”, то есть, по другому описанию, все земли к западу от линии Амударья - Хорезм (включительно) - Сыгнак - Сауран (включительно) - Каялык (близ совр. Копала) к северу от Или (включительно, оставляя в руках Джучидов часть северного Семиречья) - граница чагатайского, огэдэевского и коренного улусов.

Однако на деле Бату-хану был предоставлен контроль только над северной половиной этой огромной территории, до Кавказа (включая Дербент) и Хорезма (включительно, кроме южной части страны с Кятом, принадлежащей Чагатаидам). Южная, иранская половина подлежала временному чрезвычайному управлению чиновников самого хагана. При этом, повторим, считалось, что эта хаганская администрация управляет исключительно с разрешения Бату, и когда завоевания будут завершены, уступит место собственно джучидской.

Под непосредственной властью Бату состояли пространства Западной Сибири, Дешт-и-Кыпчака, Волжской Булгарии, мордвы, Вису (Пермь), Югры и Самояди в бассейне Печоры (на Печору монголы совершили особый набег в 1242, добравшись оттуда и до самого Ледовитого Океана, но не закрепившись там; однако печорские самоеды, по крайней мере частично, с тех пор числились подданными монголов) и, наконец, отторгнутая в прямое подданство монголов от Руси лесостепная юго-восточная полоса русских княжеств (Болоховские земли на Юго-Западе Руси, южная часть Киевщины с Каневым (там стоял монгольский гарнизон, в то время как Киев считался уже русским городом), большая часть Переяславщины и области по границе Черниговского и Рязанского княжеств вплоть до Оки, включая район будущей Тулы и Ельца).

Все это огромное пространство делилось на Волжский улус с центром в Сарае (Белая, или Ак-Орда для монголов и тюрок, Синяя, или Кок-Орда для персов, "Золотая Орда" по-русски = западное, правое крыло Улуса Джучи) и Заяицкий улус с главным городским центром в Сыгнаке (Синяя Орда по-монгольски и по-тюркски, Белая Орда по-персидски = восточное, левое крыло Улуса Джучи; там правил старший брат Бату Орда-Ичен). Разнобой в цветовых обозначениях орд связан с тем, что у тюрок и монголов запад обозначался белым цветом, а восток - синим; у иранцев же, наоборот, восток был “белым”, а запад - “синим”. Граница между Волжским и Заяицким улусами шла по Уралу, верхнему Яику, а затем на юг к Аральскому морю, оставляя бассейн Нижнего Яика, Мангышлак и Хорезм Волжскому улусу. Оба улуса сами делились надвое по той же системе "крыльев": Волжский - на восточный улус сарайского хана и западный улус беклярибека (верховного сановника и главнокомандующего), Заяицкий - на юго-восточный среднеазиатский улус, прямо принадлежащий заяицкому хану (восточное крыло Заяицкой орды, долина средней Сырдарьи, а оттуда степи до Ишима, Иртыша и Прибалхашья) и северо-западный, казахстано-сибирский улус другого брата Бату - Шейбана (западное крыло Заяицкой орды, к востоку от Яика по Иргизу, с зимовыми становищами по берегам Сырдарьи при устьях р.Чуй и Сары-су и Каракумах [возможно, до самой границы Хорезма!], а на северо-востоке до Иртыша, Чулыма [и, не исключено, до западных отрогов Алтая]; этот улус в целом определялся как территория, лежащая между Волжской ордой и среднеазиатским, главным улусом Заяицкой орды. Сам Шейбан в 1248 погиб, и улус унаследовал его сын Бахадур).

Ядром всей этой территории была Великая степь, тянувшаяся от Дуная до Алтая (Дешт-ы-Кыпчак, “Кыпчакская Степь”), делившаяся на три больших этногеографических региона: страна западных кыпчаков (они же половцы по-русски, команы-куманы в европейских текстах) от Дуная до Заволжья; страна канглов или кангитов (по языку - восточные кыпчаки, по происхождению - кыпчакизированные гузы и печенеги; древним самоназванием печенегов было “кангар”, откуда и общее название “канглов” для кыпчакоязычных племен этого региона) от Заволжья до современного Восточного Казахстана; страна кимаков (официальное название в монгольских списках) она же область центральноазиатских кыргызов, формирующихся на базе восточнокыпчакских по языку племен исконного кимако-кыпчакского ареала - бассейна Верхнего Иртыша и Алтая.
К северу от Великой степи лежали другие ключевые районы Улуса Джучи: Волго-Донское междуречье (мокша, мордва, буртасы), Волжская Булгария, Баджгард (Мадьяр, Великая Венгрия, она же Башкирия - территория, откуда происходили венгры-мадьяры), Корола (Керела; так назывался район Южного Урала и причислявшегося иногда сюда же Шибира - Западной Сибири, граничивший с Башкирией на западе и краем кимаков на востоке); Самоедская земля была крайним владением Бату на севере.

Ставка Бату находилась на Нижней Волге, в Сарае; центры восточных улусов не были постоянными. Ставка Орда-Ичена располагалась где-то неподалеку от Балхаша, на территории северного Семиречья (очень недалеко от столицы Улуса Огэдэя); позже заяицкие ханы покинули эту территорию, а в XIV в. переехали в Сыгнак. Подвластные им Шейбаниды летом держали ставку на Иргизе, а зимой на Сырдарье.

Внешними пределами улуса Джучи (без вассальных территорий) были: линия Железные Ворота на Дунае - граница степи и гор в Валахии (южные склоны Трансильванских Карпат были заняты валашскими княжествами и воеводствами, подчинявшимися Венгрии) - венгерская граница в Восточных Карпатах - новая, округленная в пользу монголов граница степи с Русью - северные границы бывшего Вису (Перми) у верховьев Печоры и Вычегды - часть самоедского бассейна Печоры - бассейн Иртыша и частично Оби.

В вассальной зависимости от Бату находились различные государства к западу от этих рубежей. Это были:

- Русское государство (“Киевская” Русь), вассал монголов с 1242 г.; в 1243 Бату утвердил ее верховным правителем владимирского князя Ярослава, которому и отдал Киевский стол. Ярослав, однако, не поехал в опустошенный Киев, а посадил там наместником своего боярина Димитрия Ейковича. В 1246 Ярослав был отравлен в ставке Гуюка. Когда известие об этом дошло до Руси, ему наследовал его брат Святослав, однако Бату так и не утвердил его: он призвал сыновей покойного, Андрея и Александра Невского, и отправил их за получением ярлыка к Гуюку. Следует отметить, что галицко-волынский князь Даниил подчинился Бату (и тем самым признал, что его княжество входит в подвассальную монголам “Киевскую” Русь под эгидой владимирских князей) только на рубеже 1245/1246 гг, а до того сопротивлялся монголам. В феврале 1246 г. на Русь прибыла миссия от Бату и Гуюка, проведшая первую, “черновую” перепись подвластных монголам русских земель и собравшая богатую дань; тогда, возможно, ее заплатила даже Полоцкая земля.

- Болгария (Тырновское царство) с ее балканскими владениями (вассал с 1242 г.);

- Грузия с ее армянскими владениями (вассал монголов с 1231 г.; единственный объект реальной власти Бату к югу от Кавказа, приняла его администрацию в 1243 г. Это грубо нарушало общеимперский порядок, по которому власть над Грузией должны были осуществлять от имени Бату наместники хагана - как и над всеми прочими землями юга. Бату смог переподчинить себе Грузию в 1243 г., лишь воспользовавшись интеррегнумом после смерти Огэдэя, когда в Империи вовсе не было хагана).

Главным независимым государством на рубежах владений Бату было Великое княжество Литовское, подвластное Миндовгу (Миндаугасу). Воспользовавшись монгольским нашествием на Русь, оно заняло в 1238-1245 Черную Русь с центром в Новогрудке (который Миндовг сделал своей столицей), Турово-Пинскую и Минскую земли. Так началась продолжительная литовско-русская война (1238-1254). В 1246-1247 галицко-волынские князья и монголы совершили несколько походов против Миндовга, но, по-видимому, безрезультатно. С этого времени Великому княжеству Литовскому суждено было стать главным врагом монголов на северо-западе.

Особо надо оговорить положение на Кавказе. Южные отроги Кавказа подчинялись Грузии и Ширвану, а вместе с ними - монголам. Северные склоны, как и в XIX веке, были фактически неприступны; здесь выделялись три этногеографические области с запада на восток: страна черкесов (адыгейцы, кабардинцы, черкесы в узком смысле слова), страна асов или аланов (предков осетин и мелких подвластных им племен) и страна лезгов (область расселения нахско-дагестанских племен). В 1239-1240 состоялся особый поход Чормагун-нойона, снаряженный непосредственно Огэдэем из Ирана помимо Бату, направленный на покорение Кавказа; покорив в 1231-39 Азербайджан, Чормагун взял в 1239 Дербент, выступив оттуда, в октябре-ноябре 1239 разгромил Дагестан, а оттуда двинулся в области аланов и черкесов (1239-1240), оставив в Дагестане оккупационный контингент (весной 1240 г. он эвакуировался из Дагестана). Этот поход привел к покорению части черкесов и асов и побережья Дагестана; остальные племена продолжали сопротивление монголам еще четверть века, но и те не оставляли их в покое. К середине 1250-х гг. часть черкесов и асов и почти все “лезги” (внутренний Дагестан) еще оставались независимы от монголов.

Южная, номинальная часть улуса Джучи обнимала весь Иран. Ее восточная граница спускалась, обходя Пешавар и Синд, к индийскому океану. Здесь монголы соседствовали с Кашмиром и Делийским султанатом. Западная граница проходила в основном по Загросу, но Хузестан принадлежал Аббасидскому халифату в Ираке, а зенгидский Мосул подчинялся монголам как вассал. Далее граница шла на северо-запад, включая бассейн озера Ван (завоеван в 1245, включая Амид и Хлат; до того здесь правили курды-Эйюбиды), а затем все анатолийские территории до Кызыл-Ырмака. У монголов здесь было множество вассальных владений, прежде всего Румский сельджукский султанат (он входил в особое наместничество “Рум”, включавшее, кроме него, еще и округ прямого подчинения монголам с центром в Анкаре), греческая Трапезундская империя, армянское государство в Киликии, Мосул, Ширван и западноиранские царства - Фарс, Йезд, Керман, Герат, Хормоз, Лур. Западный Гилян был и вовсе практически независим. Еще более пестрая картина сложилась на востоке Ирана. Оплотом монголов здесь была сборная имперская армия Таир-буги Бахадура и Сали, размещавшаяся в Бадгызе; ее нойоны управляли и Тохаристаном, а также Газни с прилегающими территориями на индийской границе. Укомплектована эта армия была в основном джучидскими контингентами. В Герате и Гуре с 1243 г. сидел вассалом знаменитый Шамсаддин I Курт, причем в обоих центрах стояли части имперской армии, а ее командующие - военачальники-наместники Бадгыза - претендовали на контроль над Шамсаддином. В 1242 г. Таир-бахадур разорил Испахбад, помогая предшественнику Шамсаддина, Маджаддину Гератскому. Бадахшано-Памирское княжество, вассальное монголам, также, вероятно, входило в сферу управления имперской армии. Систан также был вассальным княжеством; там с 1236 г. правил Али ибн Масуд. Области по верхнему Инду (в округе Пешавара) - Кухиджуд и Бинбан - составляли княжество Сайфуддина Хасана Карлука (главу бежавшей в свое время от монголов в Афганистан группы карлуков), который в 20-х - 30-х гг. был вассалом Дели, а в 1236-1239 признал монгольскую власть и получил монгольского резидента - шахну. С того же 1236 шла вялотекущая война монголов с делийским султанатом. В частности, в 1246 г. монгольская армия под началом Монкэтаха заняла Мультан (здесь ее возглавляли монгол Сали и вассальный Шамсаддин Курт) и осадила Уч (под командой самого Монкэтаха), но бежала осенью при известии о приближении делийцев. В результате был утрачен и Мультан. Весной 1247 г. делийская армия, в свою очередь, разорила Кухиджуд, но безрезультатно.

Верховной военной властью от имени хагана Гуюка в южных землях джучидов с 1247 г. распоряжался Ильчигэдэй-нойон из монгольского племени джалаиров; в начале 1247 он прибыл в Хорасан, летом инспектировал Кавказ, а в конце года устроил свою ставку в Бадгызе. Ему подчинялся предыдущий наместник Ирана, а теперь лишь командующий войсками западного направления, нойон Бачу (Байчу), базировавшийся в Мугани.

Независимыми соседями монголов на западе были: в Малой Азии - Византийская (Никейская) империя, на западе от Ирана - Багдадский халифат и владения различных ветвей курдов-Эйюбидов в Северной Месопотамии (они были покорены монголами в 1245, но почти сразу отложились), в самом Иране - исмаилитское государство (т.е. крепости ордена исмаилитов в Эльбурсе и Кухистане), на востоке от Ирана - мусульманский Делийский султанат и индуистский Кашмир.

Деление Монгольской империи на улусы показано суммарно на 1227 г. (год смерти Чингиса) на карте 1, и более подробно по состоянию на 1248 г. - на карте 2 . Более темный красный и малиновый цвет на карте 2 обозначает, соответствнно, территории прямого подчинения Улуса Джучи, реального (северная часть) и номинального (южная часть); более светлыми оттенками обоих цветов обозначены вассальные государства, ассоциированные с соответствующими частями. Темно-голубой цвет обозначает улус Толуя, ярко-голубой - территории прямого хаганского подчинения (а светло-голубой на последующих картах - территорию вассалов хагана).

Отличительной чертой очерченного только что территориального деления является поразительное неравенство улусов. Улусы Чагатая и Огэдэя - настоящие карлики по сравнению с улусами Толуя и особенно улусом Джучи, охватывающим по завещанию Чингиса всю Западную Евразию (“от Иртыша, Каялыка и Хорезма до тех пределов, которых достигнет копыто монгольского коня”). Фигура Джучи, не пользовавшегося, мягко говоря, любовью братьев и отца (он и убит-то был в 1226 тайными посланцами Чингисхана), едва ли подходила в глазах Чингиса для того, чтобы повелевать такими пространствами. Очевидно, когда Чингис распоряжался относительно улусных границ, он просто не имел ясных представлений о том, насколько огромны в действительности пространства, отделяющие Иртыш от “последнего моря” на Западе.

Карта 3 показывает положение Монгольской империи (синий цвет, вместе с вассалами) среди всех прочих евразиатских государств в 1248 г.

Ясно видно, что геополитически она уже представляет собой безусловно доминирующего гиганта, оппоненты которого разъединены им и уцелели только на южной и западной периферии Азиатского континента. Крупными державами, помимо монголов, были только Священная римско-германская империя (вместе с ассоциированным с ней Тевтонским орденом), Египет, Делийский султанат, Южносунский Китай и Камбуджадеша.

Что касается внешнеполитической стратегии 40-х гг., то Гуюк планировал две большие войны. Одна должна была идти на западе от Ирана, причем собирался провести ее только собственными, хаганскими силами (для чего и отправил в Иран на исходе 1246 нойона Ильчигедэя с необходимыми войсками), не прибегая к общеимперскому походу. Вторая должна была обрушиться на Пруссию и Ливонию, а затем - на католическую Европу вообще. Однако вражда с Бату (с осени 1247 Гуюк принялся собирать войска к походу на Бату) и скоропостижная смерть Гуюка не дали осуществиться этим замыслам и оставили государство без ясных перспектив.